ВЕТЕР
Все, что живет, - все спарено на свете.
Гром с тишиной - и те живут вдвоем.
Кочует по планете только ветер
В могучем одиночестве своем.
То вверх стрелой,
То пластуном по кругу,
По крышам, по перронам, по лесам...
И он давно б нашел себе подругу,
Да кто она — так и не знает сам.
Ему наивно кажется порою,
Что среди долгой вековой возни
Она уже однажды под горою
Явилась, но исчезла, черт возьми!
Увидел, размечтавшуюся к ночи,
Девчонку у открытого окна,
Откинул локон, заглянул ей в очи.
Ладонью заслонилась... Не она.
Ощупывает травы по лощинам,
Деревья отгибает и кусты,
И под ноги соперникам-мужчинам
Срывает камни с гордой высоты.
На облака накинется — и в клочья! —
Не прячут ли они его судьбу!..
И вот, вконец измучившийся, ночью
Проникнет в деревенскую избу,
Все — от порога к лавке — по-собачьи
Обнюхает... Но, выгнанный людьми,
Он в тундру уползет. И там — заплачет.
Навзрыд заплачет. О своей любви.
Потом вернется к людям — разозленный,
Замесит море, скомкает волну,
Чтобы, как скульптор, из воды зеленой
Неповторимо вылепить одну:
«Явись реальной! Плачь иль улыбайся!
Возникни ощутимой — будь жива!»
И море растекается сквозь пальцы
И обшивает берег в кружева,
Как будто бы приданое готовит
К ее приходу в этот белый свет...
Но в сотый раз приданое утонет,
Уйдет в песок,
В босой девичий след,—
А ветру вновь искать одну из женщин
И вновь рыдать...
Откуда знать ему,
Что он с капризной вечностью обвенчан,
С зовущей всех.
Неверной никому.
В ОКОПЕ
В сыром окопе только я,
И никого живого кроме.
Но вижу, как на муравья
С виска упала капля крови.
Солдаты мстят. А я - солдат.
И если я до мести дожил,
Мне нужно двигаться. Я должен,
За мной убитые следят.
***
Надо сразу старым бы родиться,
В старую бы женщину влюбиться,
Кольца обручальные надеть
И от года к году молодеть.
Надо сразу старым бы родиться,
Чтобы ничему не удивиться.
Удивляться ж,
По ступенькам дней
Опускаясь к юности своей.
Надо сразу старым бы родиться,
Лишь потом ребенком обратиться -
Маму беззащитно обнимать,
В мире ничего не понимать.
Надо сразу старым бы родиться,
Чтобы знать, как жизнью насладиться,
Сверху вниз познав все наслажденья,
Умереть...
В предчувствии рожденья.
***
— Снова ты о возрасте, мой милый?
— Снова я о возрасте, мой друг.
Жизнь моя уже перевалила
За условный некий полукруг.
Но пока не сокрушён недугом
И лицом повёрнут на зарю,
Я ещё до замкнутого круга
Кой-что навершу и натворю.
У кого там лопнуло терпенье,
И какой там выдумал мудрец,
Что у жизни только три ступени:
Детство — юность — зрелость...
И конец.
Жизнь люблю — до крохотной травинки,
До последней веточки в саду!
Что мне старость? Мне она — в новинку,
С любопытством я в неё войду.
Новизны хочу. Она — дороже
Бронзы кожи и румянца щек.
Молодость я пережил и прожил.
Старости не пережил ещё.
Кто твердит, что жребий будет жалок.
К чёрту мне трагический исход!
Мы ещё наставим ёлок-палок,
И не только в ночь под Новый год!
***
Мне всё больней с тобой встречаться,
Нести в себе запас тепла,
Входить в твой дом, в котором счастье
Ты не со мною обрела.
Мне всё больней с тобой встречаться,
Уж не к тебе спешить, а к вам.
И только взглядом прикасаться -
Который год - к твоим губам.
С годами мне всё чаще грустно.
Мертвеют чувства и слова.
Но боль - безвозрастное чувство.
Боль и при старости жива.
Мне всё больней с тобой встречаться.
Ведь я уже осознаю,
Как ты легко и непричастно
Глядишь на эту боль мою.
И всё ж спасибо, что с рожденья -
Ни в трезвый час, ни в час хмельной -
Ты не искала наслажденья
Вот в этой пытке надо мной.
ПАРОВОЗЫ ГУДЯТ НА ДАЛЕКИХ ПУТЯХ
Паровозы гудят на далеких путях,
Догорел горизонт голубой.
И как будто шутя, как житейский пустяк,
Разлука ушла за тобой.
Глаза твои зеленые
Горят во тьме, как фонари, -
Горящие, влюбленные,
Манящие огни.
И потери, тоску закусив на губе,
Как глаза, вытираю тайком.
Но слезу, что порою просилась к тебе,
Я сухим запечатал пайком.
Глаза твои зеленые
Горят во тьме, как фонари, -
Горящие, влюбленные,
Манящие огни.
Поцелуи твои отложив навсегда,
Портсигар на кисет променял.
Пролетит эшелон через бури-года
И, быть может, придет без меня...
Глаза твои зеленые
Горят во тьме, как фонари, -
Горящие, влюбленные,
Манящие огни.
***
Не говори о женщинах поспешно,
И не суди их строго без причин:
Они бы век свой прожили безгрешно,
Когда бы рядом не было мужчин.
И о мужчинах не суди неверно:
Без женщин, и без нежного “люблю”,
Кривая их греховности, наверно,
Была бы сведена почти к нулю.
Суди — не торопясь — о тех и этих,
И взвешивай конкретно каждый “грех”
А ты бы согласился жить на свете,
Коль не было б ни этих и не тех?
***
Я с нескрываемой охотой,
Не наблюдаемо слежу,
Как Вы чуть слышною походкой
Проходите по этажу.
И там, за срезом коридора,
За гранью жесткого угла,
Мелькнете, словно Айседора,
Та, что Есенина свела...
«С ума свела»... Хоть ненадолго,
А все-таки свела с ума.
А чем — никто не знает толком.
Не знала и она сама.
И все ж, быть может, понимала,
Губами прикипев ко лбу,
Что не руками обнимала
Его мятежную судьбу,
А солнцем сердца, солнцем тела,
И понимала, как могла,
Что с детских лет ему хотелось
Такого именно тепла,
Такого пламени и чувства,
Такой захмельной крутизны,
Что не уменью,
Не искусству,
А только женщинам даны!
***
Все еще не еду в край свой милый,
В тихий домик на краю села...
В уголок, где дедова могила,
Как заглавье кладбища была.
Всё не еду. Всё еще не еду.
Пишут письма. Попросту - зовут.
Знаю по журналам и газетам,
Что они там здорово живут.
Говорят, сегодня мир стал тесен:
Только закажи себе билет -
И не за год, за какой-то месяц
Облетишь - по сути - целый свет.
Я летал. Бывал и в Риге древней,
И в Шанхае и в Алма-Ате,
Но своя российская деревня,
Видно, на особой высоте
Все не еду. Почему - не знаю.
Только душу выверну на миг, -
Кажется мне, в чем-то я стесняюсь
Земляков - товарищей моих.
Может, не по ним сверял я совесть,
Не косил траву среди долин,
Может, всех раздумий и бессонниц
Полной мерой с ними не делил.
Может, труд мой слишком мало значит:
Стих не вышел - мне лишь тяжело.
А у них уж если неудача,
То - по меньшей мере - на село.
Там давно работают привычно
Все вдвоем, втроем да вчетвером...
Только я, как тот единоличник,
Со своим не Пушкинским пером.
От того и мучаюсь ночами,
Чтоб была равна моя строка,-
Если есть печаль - равна печали,
Если счастье - счастью земляка.
Чтоб я мог приехать к новой нови,
Шапку снять перед землей своей,
Не затем, что в чем-то я виновен,
А затем, что поклоняюсь ей.
А пока в свой милый край не еду.
Все не еду. Может, потому,
Что творю еще свою победу,
Нужную не мне лишь одному.
***
Тревожится порою человек,
Придет ли к людям двадцать первый век.
Иль в полыханье атомной зари
Настольные сгорят календари,
И клинопись в пещерной тишине
Сползет
Слезой
Горячей
По стене.
Сегодня должен думать человек,
Придет ли к людям двадцать первый век.
Иль марсианин впишет в свой дневник,
Как по вселенной прокатился крик,
И он увидел искаженный лик
Земли,
Что, содрогаясь и звеня,
С распущенными космами огня,
Упала в бездну,
В вековую даль,
С хвостом
Орбиты,
Скрученной
В спираль.
Сейчас обязан думать человек,
Чтоб он пришел к нам - двадцать первый век.
***
Есть стихи, как строение,
Всё в них мудро, всё верно.
Есть стихи – настроение –
Поплавковая нервность.
Хоть и видно, что мелко,
А не бросишь на ветер,
Как секундную стрелку
С циферблата столетий.
Мне внушают, что гении
Мыслью быстрой, как выстрелы,
Из-под всплеска мгновений
Извлекают нам истины.
Старики ли, мальчишки ли –
Все в том лове участвуют.
Но в секундах не слишком ли
Повторяемость частая?..
Убегают, текут
В каждом выдохе-вдохе,
Колыбелью ж секунд
Остаются эпохи.
Не пристало поэту
В космическом возрасте
Измерять этот мир
Поплавковой нервозностью.
Как секунда без века,
Как мгновенье без вечности,
Так судьба человека
Без судьбы человечества.
УДЕЛ ВЕЛИКИХ
Им в жизни больше всех нести усталость,
И смертью пот не высушить на лбах:
Не двигаясь,
Стоять на пьедесталах,
Тогда как прочим -
Отдыхать в гробах.
ЛАСКОВАЯ ЛЕГЕНДА
Одну из старинных историй
Ещё вам расскажут порой.
У самого синего моря,
Под южной зеленой горой.
Когда-то под нервное ржанье,
Под грохот обвальных камней
Наездники здесь объезжали
Чужих полоненных коней.
Хозяин в дворцовых покоях,
От рам отводя кисею,
Следил, как упрямые кони
Дрались за свободу свою.
Они обозлено вздымались,
Но кровь закипала у рта,
И шеи крутые ломались
Под острым ударом хлыста.
И гасла надежда и жажда
Борьбы до последнего дня,
Пока не пригнали однажды
В табун молодого коня.
Его не согнули удары,
Угрозы смерить не смогли,
Бросал он наездников старых
На острые камни земли.
Кидался могучею грудью,
Оскалено рвал удила ...
В испуге шарахались люди
От сбитого в ноги седла.
Уже иссякало терпенье
И вот, чтобы людям помочь,
Сошла по дворцовым ступеням
Хозяина старшая дочь.
Всем девушкам гордым на зависть
Стройна, белозуба, смугла,-
Она среди юных красавиц
Наездницей лучшей была.
В расшитой жокейской одежде,
С тугим козырьком,- в серебре,-
С ладонью лежащей небрежно
На легком девичьем бедре.
Был шаг её каждый как вечность,
Как эхо взрывался в ушах.
Медлительный, нагло-беспечный
Её вызывающий шаг.
Как будто бы зная: «Не тронет,
Не смеет он тронуть меня!»-
Она положила ладони
На чуткую шею коня.
И в жизни не слышавший рядом
Пьянящего запаха рук,
Он, чуть успокоенным взглядом,
Повел осторожно вокруг.
Его воспаленную гордость
Сменил незнакомый покой,
Доверчиво дрогнула морда
Под мягкой девичьей рукой.
И вот уже пальцы на челке,
Дыханья хмельное тепло,
И плавное тело девчонки
Неслышно взметнулось в седло.
И в горы, на кручи, на скалы!..
Лишь камушек с горной тропы
Скатился прощальным сигналом
К ногам изумленной толпы.
А конь то рысцою, то рысью,
Бежал, усмиренный, вперед,
На самые горные выси,
До самых Байдарских ворот.
С разметанной по ветру гривой,
С огнем благодарным в крови
Он нёс свою ношу счастливо,
Как сладкую ношу любви.
Она и защитницей будет,
Не бросит в любую грозу,
А злые недобрые люди
Пускай остаются внизу.
Дорога всё дальше летела,
Всё круче дорога вилась...
Ах, как же девчонке хотелось
Почувствовать полную власть
Над этой пленённою силой,
Над дикостью этой немой,
Особо, победно-красиво
Сегодня вернуться домой.
От пояса взмахом коротким
Отдернула руку она,
И взвизгнула острая плетка
Над самым лицом скакуна...
Гортанное вырвалось ржанье
Над узкой дорогой крутой,
И конь заметался - ужален
Обманной её добротой.
Ударился в скалы... С ударом
Кровавая струйка на лоб...
Почти обезумевший, ярый
Он вырвался, вышел в галоп.
Подальше от ласки жестокой,
От фальши на этой земле
К такой же, как он одинокой
И гордой отвесной скале.
Он высек из камня - как вызов
Последние искры огня,
И люди увидели снизу
Летящего в небе коня ...
Не двигались горы веками,
Но дрогнули горы на миг,
Когда раскололся о камень
Просительный девичий крик.
Никто не нашел их могилы.
Отец поседел в этот день.
Ночами печально бродила
В горах одинокая тень.
Велел он, чтоб память оставить,
Сберечь её вечно живой,
Высокую церковь поставить
На этой горе роковой.
Стою я под церковью старой.
На Чёрное море смотрю
Какая-то юная пара
Вечернюю ловит зарю.
И шепчется тихо о чём-то,
Но мне и не важно - о чём
Я вижу, как мягко девчонка
К парнишке прильнула плечом.
А мне всё предания снятся,
И конь тот, и чёлка в крови...
О, дай им уменья подняться
В высокую гору любви.
Пока что они у подножья
Поймут ли они до поры,
Каким надо быть осторожным
У этой высокой горы.
|
