***
"О, любите меня, любите,
Помешайте мне умереть!"
И. Одоевцева
Полюбите меня, полюбите!
Я недолго еще проживу.
Уплывает мой дивный Китеж,
да и я вслед за ним уплыву.
Буду там я морской царевной,
буду там о вас тосковать
и, наверное, и наверно
печальные оды слагать…
Ах, не нужно мне царского трона,
мне не надо златых лебедей.
С переделкинского перрона
мне б сойти с красной сумкой моей,
где стихов непочатые горы,
где тропинки знакомые ждут,
где знакомые и незнакомые
подмосковные песни поют.
Где на ветке живая Жар-птица,
каждый камешек – амулет,
мне привидится, мне приснится
то, чего и на свете нет.
Я не стану царевной, царицей,
я на землю мою упаду,
где знакомая с детства синица
мне заменит морскую звезду.
***
Как часто заблуждалась я, бродя в потемках
чужих и равнодушных душ!
Все верила слову, сказанному невзначай,
и взгляду, украдкой проскользнувшему,
все принимала случайность за счастье,
заглянувшее ко мне, и, спотыкаясь,
срывала кожу с колен, и ноги мои, уставшие
в погоне за эфемерным счастьем,
часто отказывались мне служить.
Меня винили в непостоянстве,
но в том моя вина,
что я доверчива и прямодушна.
Кто распознает, в чем моя вина?
***
А жизнь моя – многосерийный фильм, –
пока еще не кончается.
Разные декорации,
разный стиль.
Земля и небо.
Благодарение Господу –
не забыла слова,
я живу между былью и небылью,
и тетрадь моя
то густо исписана,
то пустой листок…
Сколько бусинок нанизано
на тоненький волосок…
"Не нанизывай,
живи между смертью и жизнью!"
А жизнь моя –
многосерийный фильм,
плохие актеры,
страшные сказки…
А мне бы припасть
к роднику!
Испить хрустальной водицы
и улететь, в синеву погрузиться.
Но крылья натружены, я не могу.
А жизнь продолжается.
Не судите,
да не судимы будете!
***
Закрыты шторы, дом угомонился,
что снится этим постаревшим людям,
создавшим многое, разрушившим немало,
искавшим истину, что их искать устала,
несущим тяжкий груз воспоминаний
военных лет, грохочущей земли,
встающей на дыбы?
Что снится им – на склоне их судьбы?
Неужто грохот клокочущей земли?
А, может, беленький подснежник,
подаренный любимой?
***
Не так жила,
не так грешила,
не так любила,
не так добро творила…
Все не так!
Ах, кабы знать,
тогда могла
как не грешить,
как надобно любить,
и как добро творить,
чтоб к старости душа чиста была.
… Где были вы,
советчики мои?
***
Стихи подобны ранам и ожогам,
когда они рождаются из сердца,
а если это — лишь кроссворды мозга —
таким стихам жить вечно не дано.
Смотрите Пушкина! Он весь — ожог и рана...
Не признаю стихов, что из обмана,
но с этикеткой "правды" рождены.
Они, как глупый ухажёр, скучны.
Стихи подобны ранам и ожогам!
Нет, вовсе я не критик строгий
и не творец стихов морковных и убогих
и не большой знаток стихосложенья,
но для меня стихи — самосожженье,
в котором птица вечная живёт!
ПЕЧАЛЬНЫЕ СТИХИ
В Переделкино все так до боли знакомо!
Обойду без тебя наши тропки печальные.
Возле нашего дома, не нашего дома,
мы с тобою бродили пред дорогою дальнею.
Ты прощался с тебе дорогими поэтами.
Деревенское кладбище, благостно тихое.
И две розы тобою положены светлые
на могилу Тарковского. Сколько же лиха
упокоилось здесь, в тишине погребальной!
Три сосны Пастернака к могиле недавней
наклонили свои распушенные кроны.
Сорок дней лишь прошло. Нет поэта огромного!
Ты две розы принес на могилу Арсения.
Знаю я, что в Париже, в одно воскресение,
ты положишь две розы на могилу Андрея.
Переплывшие Лету два русских Орфея,
две кровинки, судьба развела — не спросила…
Две планеты. Два мира. Париж и Россия!
***
Я стала похожа на дерево,
с которого вот-вот сорвется
последний лист.
Я забыла слово: "Не могу!"
Я знаю слово: "Надо!"
Надо войти в ледяную реку,
не умея плавать.
Надо смолчать, когда глупец взахлеб
убеждает тебя, что он умен.
Надо писать свои разнесчастные стихи
по ночам, потому что днем — нет дня, есть
работа, черная работа. Надо. Надо!
А на языке вертится: "Хочу к морю!"
И еще: "Хочу тишины,
хочу сочувствия, хочу понимания!"
И если этого нет, рождается одиночество души
***
Уголок сердца моего болен.
Как помочь?
Слушаю звон колоколен.
Пойти бы в храм,
да вот тело свое приволочь —
а оно сопротивляется —
нет мочи.
Боюсь надвигающейся ночи.
Одна во всей квартире,
а может быть,
во всем мире.
Ну да! Во всем мире
одна.
Всех схоронила,
родненьких.
До дна,
до самого донышка -
я одна.
А люди? Нелюди?
Идут мимо.
Каждый сверчок
свой шесток знает,
хранит-охраняет.
А что до тебя —
дело десятое.
Так и живу —
распятая.
***
О, не дай мне, не дай мне опомниться,
говори, говори, говори.
Я и грешница, я и скромница,
как ты щедро меня одарил.
Я плету, я плету свое кружево
из твоих полупризрачных слов,
завяжу узелочек потуже я,
и мой странный рисунок готов.
Распущу свое белое кружево
и с ладони слезинку смахну,
ах, мой суженый, да не сужденный,
я останусь в твоем плену.
О, не дай мне, не дай мне опомниться,
говори, говори, говори…
***
Вот и схлынула с неба серость.
Вот и звездочка в небе зажглась.
Ах, как нынче мне горестно пелось!
Ах, как сердце исплакалось всласть!
Может быть, где-то там, ближе к Богу,
кто-то вспомнил меня, пожалев,
что тернистую эту дорогу
я прошла. И, ее одолев,
я за жизнь, что пока не угасла,
все еще не хочу отцветать,
что в лампадке моей вдосталь масла,
и его мне еще подливать.
***
Нет, нельзя ждать
каких-то неведомых бед.
Не накручивай веретено!
Вот тебе принесли больничный обед.
Ешь, не ешь, все равно.
Нет ни матери, ни отца,
нет сына и дочери нет:
упросить, пожалеть
и твердить без конца:
"Съешь, пожалуйста, свой обед!"
Нету! Нет…
***
Гордость моя, уймись,
не превратись в гордыню.
Вся моя прошлая жизнь -
рядышком где-то доныне.
Рядышком, следом идет
блаженною, горькою тайной,
дорогой, где не был случайным
ни один поворот...
Столько вместилось в груди!
Осколки — кругом… Не поранься!
Гордыня моя, уйди.
Гордость моя, останься.
МЕШОК ЗАПЛЕЧНЫЙ
Татьяне Добрыниной
Прогоню свою беспечность
и за ней захлопну дверь,
и взвалю мешок заплечный...
Сколько в нем моих потерь!
Сколько в нем воспоминаний —
добрых, горьких, никаких.
Сколько встреч и расставаний,
строк иззябнувших, нагих.
Неуютно, непонятно
этим строчкам в пустоте,
им бы к людям, в путь обратный,
тот, где строчке-сироте
сгинуть не дадут, согреют
человеческим теплом.
А колючий ветер веет,
корчит рожи, рвется в дом.
Прогоню колючий ветер
и за ним захлопну дверь.
Ах, как сладко жить на свете!
Ах, как горько от потерь!
***
В.
Ах, милый мальчик,
утешить в горе меня —
невыполнимая задача.
Пусть для других глаза твои звенят,
другая пусть не плачет
над тихим холмиком единственного сына.
Спаси ее, Господь, от этих испытаний.
Ах, милый мальчик,
что ты можешь знать
о том, как но ночам
подтачивают сердце воспоминания недавних лет,
как я едва держусь,
удерживаясь за былинку,
протянутую Господом в тот час,
когда пришло ко мне такое испытанье.
Тебя во сне сегодня увидала:
ты целовал меня неистово и нежно,
произнося невнятные слова,
среди которых уловила свое имя
и фразу: "Я вас люблю!"
Мой мальчик, не приходи ко мне во сне,
не воскрешай то, что давно остыло
в осиротевшем сердце. Не воскрешай!
Я не вольна. И я не виновата.
Будь братом мне! Я потеряла брата!
Будь сыном мне! Я потеряла сына.
Глухая ночь.
Как губы стынут...
КРАСНЫЙ КОНЬ ВОСПОМИНАНИЙ
Красный конь воспоминании,
неподкован, мчишь куда?
Годы наших расстояний
высоки, как та звезда,
что, смирившись, откровенно
светит нам своей слезой.
Красный конь, о друг мой верный,
ты не гнался б за звездой!
Не догонишь, не домчишься,
высока и далека...
Нас с тобою снова ищет
поотставшая строка.
Красный конь воспоминаний,
ты копытами не бей.
Понимаю, ты изранен...
Стой у памяти моей.
И она вся в шрамах, в шрамах,
в жутких сполохах войны.
На далеких на полянах
все высотки нам видны.
Красный конь воспоминаний!
Вновь в нелегкие пути...
Ты устал. И ты изранен.
Да и я! Но нам — идти...
НОША
Мою ношу самой нести.
Мою память зажать в горсти.
Моей песне сказать: "Прости,
что тебя я не допою".
Были, были светлы пути,
было травам тепло расти,
было вишням легко цвести,
а теперь они — без корней.
Я не жалуюсь! Бог спасет.
Я не плачусь. Мой утлый плот
в дали тихие уплывет
от людей с чернотой в душе.
Буду ношу свою нести.
Буду Память держать в горсти.
Буду песне шептать: "Прости!"
Да поможет мне в этом Бог!
|
