Пупок
Выжму из мысли я внутренний сок.
Сбросив одежду, сложу в уголок.
Сяду, как Будда, на сложенность ног.
Голый, уставлюсь себе на пупок.
Я – человек,
Тут – мой ночлег.
Буду, смутясь, о пупке размышлять:
Связывал нас он с тобой, моя мать.
Мать умерла, и земля ей – кровать.
Странно растенью без корня бывать.
Сон наяву:
Как я живу?
Нить пуповины – стебель живой –
Вышла у матери вместе со мной.
Я на стебле, удивлённый землёй,
Вскрикнул по-своему: кто я такой?
Можно ль, о, мать,
Нас разрезать?
Значит, я – срезанный плод иль цветок,
Значит, не жить, а лишь вянуть я мог?
Видно не попусту в сердце упрёк:
Есть от рожденья до смерти порог.
Голый сижу,
Грустно гляжу.
13 августа 1929
Менуэт
1
Мороз горит. Из-за гардины
Свет солнца, блеск и снег –
Как будто чьи-то именины,
Как будто давний век.
Взгляните: вон алмазный клён
Снаружи шлёт поклон,
И, как маркиз, склонился вниз,
Безмолвен и влюблён.
2
Домашних нет, Кругом молчанье.
Вся печь раскалена.
Старушка с книжкой и вязаньем
Садится у окна.
Прошли весны златые сны,
Глаза души грустны,
И с нею в лад портретов ряд
Вздыхает со стены.
3
Но дразнит жизнь до самой смерти!
Покуда завтра есть,
Его, как скрытое в конверте,
Всегда влечёт прочесть.
А менуэт минувших лет
Смеясь, плывёт вослед,
И, как вчера, тех чувств игра,
Хоть их давно уж нет.
8 декабря 1949
Жасмин
Был домик мал. Ещё был меньше сад.
Был городок скорей селом на взгляд.
Мы там росли. И стала там для нас
Мечта любви понятной в первый раз.
Был день, как день. Струились облака.
Была любовь ещё так далека…
Но цвёл жасмин, – и всё казалось тем,
Чем, может быть, и не было совсем.
Растаял пыл недолгих юных дней.
Совсем не там стоял я снова с ней.
Был день как день. Уж вечер наступал,
И я, на миг забывшись, прежним стал.
Она была не тою, а другой.
Была луна и дворик под луной.
Но цвёл жасмин, и всё казалось тем,
Чем, может быть, и не было совсем.
1 марта 1958
Философ
Служанка Виолетт, согбенная дугой,
Способная вполне соперничать с ягой, –
Наверно, приходясь Венере этой русской
По миловидности сестрой её французской, –
Дом у философа вела полсотни лет
И подметать раз в год являлась кабинет,
Чего не выносил причудливый хозяин.
Но был, по истине, он в гневе Зевсу равен
Чуть подойти она решалася к столу
«Змея!» взвывал мудрец: «Ведь ты была когда-то,
Добра, несчастная, и влюблена в солдата!
Так как же смеешь ты тревожить тряпкой пыль
В угоду чистоте, забаве простофиль??
Давно ль ты мне клялась понять священность пыли
И то, что чистоту лишь те превозносили
Кто слепы; что она есть пустота, есть ноль,
А пыли на земле величественна роль!?
Быть может, небеса к тому её нам дали
Чтоб мы могли на ней писать, как на скрижали?
Мельчайшие её песчинки, может быть,
Загадки хаоса назначены хранить?
Из этих точечек её, незримых оку,
Кто знает, что создать угодно будет року?
И Всё и все – земля; а пыль... А пыль, – внемли! –
Есть не рождённый икс из единиц земли.
Мы сами – из неё! Судьбу мы оскорбляем,
Когда без жалости тряпицей пыль стираем.
Возможно, перед тем, как спрессоваться ей
В породы новых форм, что поднесёт Протей.
Пыль на столе моём – часть космоса отчасти!
Над нею не должна иметь своей ты власти!
Иль страха нет в тебе, упрямая карга,
Что выстрелит она в тебя как во врага!?
Мне важно лишь одно: чтобы храня приметы,
Все на своих местах покоились предметы.
А пылью зарастай лежащее кругом!..
Таинственный есть смысл и непреложность в том.
Ты – деспот! Ты – тиран! Ты – язва! Ты – дурища!
Как был безумен я, пустив тебя в жилище!
Прочь, ненавистная!... Сгинь!... Не мешай творить!!!
И приходилось ей частенько уступить,
Лягнув метлой на грозный град вопросов,
Который на неё обрушивал философ.
Вдогонку же неслось: «Я за год дам вперёд,
Чтобы предупредить твой будущий приход!
Что делать мне с тобой? Займись опять солдатом,
И пыль сдувай с него! Мне ж дорог каждый атом
Первоначальностей, средь коих я живу,
Не зная, где я сам: во сне иль наяву?»
1958–1960
|
