***
С небес упала синева,
Сплошной стеной ударив в ноги,
И разом пыльная листва
Уткнулась в жёлтые дороги,
На травянистый пёстрый хлам
Всё небо шло единым фронтом,
И растеклись по колеям
Грузовики за горизонтом...
Восполни, память, этот миг
В минуту самой страшной были —
И дальний тряский грузовик,
И светлый столб небесной пыли.
***
Согреет лето звёзды над землёй.
Тяжёлый пар вдохнут кусты сирени.
Пора уйти в халтуру с головой
Наперекор брезгливости и лени.
Над всей землёй сияют небеса.
В товарняках – коленца перебранки.
Уже по тёмным насыпям роса
Поит траву и моет полустанки.
И будет плохо, что ни говори,
Бездомным, заключённым и солдатам,
Когда повеет холодом зари
На мир ночной, обласканный закатом.
В неволе у бессовестных бумаг,
Истраченных раденьем человечьим,
Я захочу молиться – просто так –
За тех, кому сейчас укрыться нечем…
***
Жизнь обрела привычные черты,
Что было нужно – за день наверстала.
Застольный шум, а посредине – ты:
Слегка паришь, но выглядишь устало.
Накрытый стол немало обещал,
Но разговор не ладился, как будто
Какой-то сговор вас отягощал,
Исподтишка встревая поминутно.
О Господи, как фантастичен быт!
Искажены смеющиеся лица.
Кто с кем тут рядом и зачем сидит,
На что озлоблен и чего боится?
Хозяюшка, отсюда не взлетишь.
Оскалит рот насмешливая вечность.
Погасишь свет – и ясно различишь
За окнами таящуюся нечисть.
И вправду мир покажется тюрьмой,
Дыханье – счастьем и прогулка – волей.
Что с нами происходит, Боже мой,
На этом самом жутком из застолий?
Март. Ночь. Москва. Гостеприимный дом.
Отменный спирт расходится по кругу.
Хозяйка, слушай, а за что мы пьем,
Зачем мы здесь – и кто мы все друг другу?
Пускай хоть выпьем каждый за свое
Под общий звон фужеров или рюмок.
Я – пью за волчье сладкое житье,
За свет звезды над участью угрюмой.
Хозяюшка! За звучным шагом – шаг,
Земля за нас, она спружинит мягко,
И каждый дом – по крайности, очаг,
И смертный мир – не больше, чем времянка.
***
На краю лефортовского провала
И вблизи таможен моей отчизны
Я ни в чём не раскаиваюсь нимало,
Повторил бы пройденное, случись мне,
Лишь бы речка времени намывала
Золотой песок бестолковой жизни.
РОДИТЕЛЯМ
Во мне — ликованье истока
От детских до нынешних снов,
Мы жили немножко жестоко
Под ропот домашних часов.
Мы злимся и миримся всуе —
Но время сегодня слышней:
Я родину вам нарисую,
Как праздничный росчерк саней.
Гулянье скрипит бороздами,
Чернеют ушанки вразброс,
И белый паркет мирозданья
Горит отраженьями звёзд.
Две стрелки становятся рядом,
Вытягиваются к звезде,
И души проходят парадом
В опрятной земной чистоте.
Под небом жестоким и чистым,
В рождественской саночной мгле
Безнравственно быть моралистом
На чёрной от страсти земле.
И, празднуя время в разлуке,
Мы сдвинем столы на снегу.
За самые верные руки
Я вновь подержаться смогу.
Покуда двенадцатикратно
Под тост из пророческих книг
Не отсалютуют куранты
Младенчеству мира на миг.
***
Опять на пробу воздух горек,
Как охлажденное вино.
Уходит год. Его историк
Берет перо, глядит в окно.
Там город сумерками залит,
Повизгивают тормоза,
Автомобиль во мглу сигналит –
И брызжет фарами в глаза.
Там небо на краю заката,
Вдоль от огней и кутерьмы,
Отсвечивает желтовато,
Проваливаясь за холмы.
И, бледно высветив погосты
За лабиринтами оград,
Осенние сухие звезды
В просторном космосе горят.
Быть может, через меру боли,
Смятенья, страха, пустоты
Лежат поля такой же воли,
Такой же осени сады.
Быть может, застилая очи,
Проводит нас за тот порог
Бессвязный бред осенней ночи,
Любви и горечи глоток.
Как будто легкий стук сквозь стену
В оцепененье полусна,
Как будто чуткую антенну
Колеблет слабая волна.
Как будто я вношу с порога,
Пройдя среди других теней,
Немного музыки. Немного
Бессонной памяти моей.
***
Я из земли, где все иначе,
Где всякий занят не собой,
Но вместе все верны задаче:
Разделаться с родной землей.
И город мой – его порядки,
Народ, дома, листва, дожди –
Так отпечатан на сетчатке,
Будто наколот на груди.
Чужой по языку и с виду,
Когда-нибудь, Бог даст, я сам,
Ловя гортанью воздух, выйду
Другим навстречу площадям.
Тогда вспорхнет – как будто птица,
Как бы над жертвенником дым –
Надежда жить и объясниться
По чести с племенем чужим.
Но я боюсь за строчки эти,
За каждый выдох или стих.
Само текущее столетье
На вес оценивает их.
А мне судьба всегда грозила,
Что дом построен на песке,
Где все, что нажито и мило,
Уже висит на волоске,
И впору сбыться тайной боли,
Сердцебиениям и снам –
Но никогда Господней воли
Размаха не измерить нам.
И только свет Его заката
Предгрозового вдалеке –
И сладко так, и страшновато
Забыться сном в Его руке.
***
Ноябрьский ветер запахом сосны
Переполняет пасмурные дали.
Что значил этот сон? Бывают сны
Как бы предвестьем ветра и печали.
Проснёшься и начнёшь припоминать
События: ты где-то был, – но где же?
На миг туда вернёшься – и опять
Ты здесь… и возвращаешься всё реже.
Так в этот раз или в какой другой
(Уже не вспомнить и не в этом дело),
Но там был лес, посёлок над рекой,
И синева беззвёздная густела.
Там загоралось первое окно,
Шептались бабки на скамье у дома,
Там шёл мужик и в сумке нёс вино –
Там было всё непрошено знакомо.
Там жили, значит, люди. Я бы мог
(Но веришь, лучше всё-таки не надо)
Приноровить и опыт мой, и слог
К изображенью этого уклада.
Когда б я был тем зудом обуян,
Когда б во мне бесилась кровь дурная,
Я принялся бы сочинять роман,
По мелочам судьбу воссоздавая.
Тогда бы я и жил не наугад,
Расчислив точно города и годы,
И был бы тайным знанием богат,
Как будто шулер – знанием колоды.
Я знал бы меру поступи времён,
Любви, и смерти, и дурному глазу.
Я рассказал бы всё… Но это сон,
А сон не поддаётся пересказу.
А сон – лишь образ, и значенье сна –
Всего только прикосновенье к тайне,
Чтоб жизнь осталась незамутнена,
Как с осенью последнее свиданье.
***
Небо, накренившееся мглисто.
Синевы бездонная дыра.
Гонит облака, сшибает листья
Ветер, разыгравшийся с утра.
Есть у Бога славная погода:
Дважды за год, к лету и к зиме,
Ветер от восхода до восхода
Так хозяйничает на земле.
Чистка мира, перемена флага,
Чутких ожиданий полоса.
Резко вниз идет излом оврага.
Кверху улетают небеса.
Дальше, над бескрайними холмами,
В золотом сечении земли,
Вспыхнув осиянными краями,
Облака щербатые прошли.
Никогда я не был пейзажистом.
Но сегодня выйди со двора –
Гонит облака на небе мглистом
Ветер, разыгравшийся с утра.
Дай же воли солнечному полдню,
Дай же ветру разгуляться всласть.
Всем дай Бог, кого люблю и помню,
Перезимовать и не пропасть.
***
Я книгу отложил – и, кажется, душа
Осталась без меня под темным переплетом.
А я закрыл глаза, и лишь комар, жужжа,
Перебивал мне сон охотничьим полетом.
И наяву еще или уже во сне,
Но сдавливая грудь какой-то болью давней,
Той мудрости слова напоминали мне
О двадцати годах надежд и ожиданий.
И оглянулся я на двадцать лет назад,
Под перестук времен – на сбывшиеся строки,
И в брызгах дождевых был над Москвой закат,
И радуга была вполнеба на востоке.
Вот так я жизнь и жил – как захотел, как смог.
То соберусь куда, то возвращусь откуда.
И тьма ее низка, и свет ее высок,
И велика ли честь надеяться на чудо?
Надеяться и ждать. Не напрягая сил,
Осенней горечью дышать на склоне лета,
Ступить на желтый лист, забыть, зачем все это,
И выдохнуть легко – октябрь уж наступил…
***
Где зелень вскипает на камне,
Где в мае закаты страшны,
Проворные наши исканья
В беспамятство погружены,
И в бешеной зелени этой,
В верхушках листвы дождевой
Начало московского лета
Шумит над моей головой.
Ни слова о нашей потере,
Весенние бредни развей,
Покуда распахнуты двери
В дома наших добрых друзей.
Купаясь в росе и озоне,
Которым весь свет напоён,
Скворцы на зелёном газоне
Вершат поутру моцион,
И в облачной светлой водице
Взмахнув напряжённым крылом,
Колеблет далёкая птица
Бесплотный летучий объем.
В замедленном сонном теченье
Дождливых июньских затей —
Ни верности, ни отреченья,
Ни слова о жизни моей.
***
На Крещенье выдан нам был февраль
Баснословный: ветреный, ледяной –
И мело с утра, затмевая даль
Непроглядной сумеречной пеленой.
А встряхнуться вдруг – да накрыть на стол!
А не сыщешь повода – что за труд?
Нынче дворник Виктор так чисто мёл,
Как уже не часто у нас метут.
Так давай не будем судить о том,
Чего сами толком не разберём,
А нальём и выпьем за этот дом
Оттого, что нам неприютно в нём.
Киркегор неправ: у него поэт
Гонит бесов силою бесовской,
И других забот у поэта нет,
Как послушно следовать за судьбой.
Да хотя расклад такой и знаком,
Но поэту стоит раскрыть окно –
И стакана звон, и судьбы закон,
И метели мгла для него одно.
И когда, обиженный, как Иов,
Он заводит шарманку своих речей –
Это горше меди колоколов,
Обвинительных актов погорячей.
И в метели зримо: сколь век ни лих,
Как ни тщится бесов поднять на щит –
Вот, Господь рассеет советы их,
По земле без счёта их расточит.
А кому – ни зги в ледяной пыли,
Кому речи горькие – чересчур…
Так давайте выпьем за соль земли,
За высоколобый её прищур.
И стоит в ушах бесприютный шум –
Даже в ласковом, так сказать, плену…
Я прибавлю: выпьем за женский ум,
За его открытость и глубину.
И, дневных забот обрывая нить,
Пошатнёшься, двинешься, поплывёшь…
А за круг друзей мы не станем пить,
Потому что круг наш и так хорош.
В сновиденье лапы раскинет ель,
Воцарится месяц над головой –
И со скрипом – по снегу – сквозь метель
Понесутся сани на волчий вой.
|
