***
Снег хлопьями весь день валил густыми
И скатертью разлёгся по горам.
Седой Байкал в сыром осеннем дыме
Несёт валы, как дань к моим ногам.
А вдалеке, где чайки пеной плещут
И где туман сгрудился в облака,
Заныл култук*), и волны дико хлещут
В гранитные отвесные бока.
Лишь я один, прислушиваясь к буре,
Приветствую и этот вой и визг.
Стою застыв, глаза на миг зажмурив,
Там – на скале – в пыли холодных брызг.
СИБИРЯЧКЕ
Выходи на реченьку, родная,—
Не студись, себя побереги...
Далеко от батюшки-Алтая,
Далеко до матушки-тайги.
Где же ты, скуластая товарка?
У тебя — в глазах теплsv-тепло,
У тебя — в лесной избушке жарко,
И в душе — просторно и светло.
Ты зимой, в дохе своей собачьей,
Набредешь на бурых медведей.
Для меня на свете нет богаче
Дум твоих и Девичьих речей.
Ты гуляй, да ноженьки не пачкай
У седых у сиротливых скал.
Не одна ты в мире сибирячка,
Но одну тебя я поджидал!
ТАЁЖНЫЕ СТРАХИ
За окном нехорошая ночь,
Под окном недоброе чую.
Там злодеи с ножом ночуют,
А я крикнуть не в силах: «Прочь!»
Я один в зимовейке живу.
И мой страх – это бред наяву.
А вокруг – тайга да тайга
Да сибирские наши снега.
За окном недоброе чую,
Под окном злые волки ночуют.
А я крикнуть не в силах: «Прочь!»
За окном – разбойная ночь.
Чу! Завыли проклятые звери.
Знать, учуяли кровь они.
Так и прыгают. Мечут огни.
Так и рвутся в дощатые двери!
Ух! Не то... Это бред наяву.
Я один в зимовье живу.
А тайга за окном молчит.
Не шелохнет, не дрогнет она.
Ей всё чудится: скоро весна
Вот примчит, вот примчит.
А вокруг – тайга да тайга
Да сибирские наши снега!
ДУМЫ
У самого моря – Байкальского моря
На скалах заснула тайга.
Там дом мой далёкий, у самого взморья,
Теперь пеленают снега.
И чудится мне, что байкальские ветры,
И скалы, и дом, и снега
Кивают мне издали, шлют мне приветы,
И машет мне шапкой тайга.
ПЕРВЫЙ ССЫЛЬНЫЙ
Сибирская легенда
Давным-давно убит последыш царский
(Звать Дмитрием-царевичем его),
Чтоб колокол ослушно и бунтарски
Звал углицкий народ на торжество.
До вечера текли слова и думы
О вольности – её же бог спаси!
Но бог молчал, лишь колокол угрюмо
Напоминал о вече на Руси.
– Пристойно ли ему звонить соборно? –
Испуганный боярин вопрошал. –
Пристойно ли?.. – И с руганью отборной
Боярина убили наповал.
Гремучий зык, сполошный зык набата
Заголосил горючею вдовой:
«Где времечко вольготное, что свято
Бывалою свободой вечевой?»
Был суд в Москве. На площади судачит
Тьма-тьмущая народищу и войск.
Но колокол опальный и варначий
Пожаловали ссылкою в Тобольск.
На сходбище, на людном и крамольном,
Он, как живой, качнулся и поник;
Чтоб не было повадно колокольням,
Его секли и вырвали язык.
Секли кнутом и вырезали ухо.
Сам государь изволил наплевать
На колокол за царского Митюху:
Мол, колокол – ослушник-де и тать.
Без языка он дрогнул зыбкой медью:
«Прости-прощай, и вольность, и народ.
Добро, ужо и в ссылке не замедлю
О воле спеть, лишь волюшка придёт!»
Прошла пора, и вече онемело.
Не ладно ты удумал, государь...
Тот колокол такой беды наделал –
Перепугал, переполошил старь.
В последний раз он звоном замогильным
На вече звал – из городов и сёл, –
И первым был, кто каторжным и ссыльным
Путь проторил и в Нерчинск, и в Тобол!
КРАСНОБАЙ
Песня
Мой дедун, мой ворчун, помер краснобаем,
Что он пел, напевал, – чуем, да не знаем.
Старый хрыч, старый друг, старый краснобай,
Ты был сед, ты был мудр, – седоусый, чай?
Седоусый ты мой, седоусый, старый, –
Не гулял ты в лесах с нынешней гитарой.
Гулеван ты такой, старый, да не хмурый, –
Ты бродяжил в степи с песней да бандурой.
Бандурист, бандури, да на лад на звонкий, –
Сторона ль ты моя, сторонись к сторонке!
Седоусый запел, затужил, забаял,
И бандура поёт думы краснобая.
На чужой стороне, на Сибири дальной,
Бредил мой бандурист сказочной Украйной,
Только думы не те, не казачьи стали.
Думы, думы мои, песенные стаи!
В них – то степь загрустит, то река застонет,
То ямщик запоёт – ржут и мечут кони.
В них и девка слезой обмывает очи,
И бродяга свой нож на дороге точит.
Иль как вдруг зарычит у Шаманских у скал
Черногрудый старик, чёрно-бурый Байкал…
Да затих краснобай, да леса замолкли.
Только ночью кругом завывают волки.
Сиротой сиротей, старая бандура.
Разве взять мне тебя да сыграть бы сдуру?
Бандурист мой заснул в домовине узкой,
У байкальских долин, в стороне Иркутской…
Взял бандуру тут я, думы напевая.
С этих пор и меня чтут за краснобая!
МОСКВЕ
Я, на тебя восторженно любуясь,
Не узнаю берложного себя.
У стен Кремля, у многолюдных улиц
Хватаю жизнь так жадно и любя.
Не ты ль меня, смеясь, заворожила
И вырвала, как зверя, из берлог,
Да так, что я одуматься не смог,
Как шум Тверской запенился по жилам.
Я по твоим забытым закоулкам
И по садам бродяжил и плутал...
Недаром же учился я прогулкам
У берегов, где плещется Байкал.
Пусть чудится мне даль родного края –
Тайга, пустырь, утёсы, ямщики,
Но звон и звяк нарядного трамвая
Слышней, чем шум отеческой реки.
БЫЛЬ И НЕБЫЛЬ
Из сибирских сказаний
I
В старину б гулять мне удальцом –
На большой дороге встать с дубиной,
Поджидать обозы, – и потом
Пировать с разгульною дружиной.
На гульбе товарищам лихим
Складно б петь тюремные былины,
По ночам нашёптывая им
Про любовь красавицы дивчины.
У меня такой злодейский свист! –
Мне лишь стать разбойным атаманом, –
Задрожит от муки каждый лист.
Встанут волосы седым бурьяном.
Пусть и я – зверюга и злодей,
Пусть любил набеги и попойки,
От меня б не скрылся богатей
На любой на выхоленной тройке.
Что же я? – ни удали, ни сил,
И такой бедняга-замухрышка,
Но в душе я что-то затаил,
Как бы нож родительский под мышкой.
Затаил я песенный разгул
И вражду заядлую к богатым.
Это им я песню затянул,
Чтоб пугать их кованым булатом.
II
У меня ж – разбойная родня!
На большой дороге проживала.
Стерегла средь ночи и средь дня
Богачей пузатых у Байкала.
У неё гостили варнаки,
Пили чай и сусло каторжане,
Во дворах – таились сундуки,
За избой – ворованные сани.
Не к лицу – разгульное добро,
Не к лицу – издёвка над купчиной:
«Подавай, брюхастый, серебро!» –
И купец ей кланялся с повинной.
III
Вот и вся ты – каторжная быль!
О тебе поёт родному люду
Мой дедун – бродяга и бобыль,
Бородач, гуляющий повсюду.
Это он, а с ним ямщик-почтарь, –
О родне кровавой напевая,
Разбудил седеющую старь
На груди родительского края.
Не бывать дремучей старине,
Не вернуть кандального разбоя…
Свежий дух гуляет по стране, –
Молодечество сулит другое!
ЗОЛОТОНОСНАЯ РЕЧКА
Песенка
Ты пойдёшь по тропе
В падь Большие Коты.
А навстречу тебе
Облепихи кусты.
Там изюбрь и сохатый –
Заповедник зверей.
Приискатель с лопатой
Забредает в ручей, –
Ясноглазый, как леший,
Бородатый до глаз.
Перед ним ты опешил, –
Он пригож без прикрас!
А по дну светлой речки,
Среди гальки, в песке,
Самородки, что свечки,
Просверкнут налегке.
***
Вековая листвень
Наземь полегла.
Ветер, песню вызвень,
Сгинь, ночная мгла!
Лиственница пала,
Рухнув тяжело.
Потаёжным палом
Хвою обожгло.
Листвень – мне землячка,
Век твой позади.
Ветер, ты поплачь-ка,
Горем изойди!
Не напрасно речь я
Вслух о том веду.
Так и человечья
Доля на виду...
Листвень – друг сибирский,
Чей удел высок, –
Пала богатырски,
Свой отживши срок.
ИЛИМСКИЙ ОСТРОГ
Седатый Илимский острог,
Таежные дебри и кручи, -
На стыке забытых дорог
Красуются в крае дремучем.
Надвратная башня с орлом –
Двуглавым, расправившим крылья, -
Одна говорит о былом –
Угасшем и полном бессилья.
Там некогда славно живал
Лихой Ерофейка Хабаров.
Он не был драчун – самохвал.
Он соли варил, он в амбарах
Сусеки зерном набивал.
Копил молодецки отвагу.
Отсюда повел за Байкал
К Амуру казачью ватагу.
Ушел.… А Илимский острог
Хирел и ветшал понемногу.
Потомки на Дальний Восток
Нашли столбовую дорогу.
Она – и славней, и знатней –
И шла сухопутьем – по трактам.
Там вырос Иркутск – богатей,
Жирела купецкая Кяхта.
В Илимске – заштатном потом –
В опале томился Радищев –
Печальник народа.… С трудом
Следы его нам мы разыщем…
То – в прошлом и стало - как сон.
Но бурная новь неизменно
Со всех подступает сторон
К замшелым бревенчатым стенам.
ИРКУТСКИЙ ОСТРОГ
Мои деды, прадеды – вояки
С испокон веков сюда пришли.
Сотню лет без малого – без драки
Не могли сыскать себе земли.
То да се: бежали на безлюдье
Пить, гулять, да есть на серебре.
Для того ль на парусной посуде
Плыли вверх по льдистой Ангаре?
Верой православною упрочен,
Каждый был – и пахарь, и казак.
Шли гурьбою из московских вотчин
По улусам собирать ясак.
Всю Сибирь без мала исходили,
За острогом строили острог
И, бывало, на ангарской льдине
Вплавь пускались собирать оброк.
Сколько башен, крепостей и градов
Деревянных строили они.
Частокол им послужил оградой
От коварной вражьей западни.
МОСКОВСКИЙ ТРАКТ
Не звенит по сёлам семивёрстным
Зычный окрик пьяных почтарей...
Старый тракт задумчивым и чёрствым
Бобылём прилёг у пустырей.
За иркутской старою заставой,
У Московских брошенных ворот,
Прежний путь – разбойный и кровавый –
Дни свои бесславно доживёт.
Не пройдёт бродягой в Заангарье
Из тюрьмы сбежавший арестант
Подышать в тайге весенней гарью
Средь оравы шалых каторжан.
Не настигнет лёгкой кошевою
На пути кошовник богача,
Не задушит петлей роковою
Проходимца в полночь сгоряча.
И не встанут больше при дороге
Сторожить обозы варнаки.
…Только где ж этапы, и остроги,
И с двуглавым коршуном станки?
В захолустье и глуши убогой
В ночь злодей не свистнет за избой.
Пропадай, опальная дорога
И сибирской вольницы разбой!
Проскакало прежнее на тройке
С золочёной писаной дугой.
Гулеваны, ямщики, попойки,
Эх, не вам ли петь за упокой?
Я любил сказания былые
Трактовых буянов-почтарей.
Но не жду возврата старины я,
Поножовщины у пустырей.
Поглядеть бы из углов медвежьих,
Убедиться бы воочью – как
По-иному молодой проезжий
Оживил заброшенный мой тракт!
ДЕТСТВО
На Селитбенной черте
Детство проходило.
И про годы я про те
Вновь раздул кадило.
Мать качала головой:
— Крученый ты, Миня!
Веретешко стал, сын мой:
Что ж, хоть не разиня!
Летом – с удилищем я
На речушке Кае
День и ночь... Ну, а семья –
Мать с отцом – вздыхает.
Горько вспомнят про меня:
«Где, мол, пропадаю?»,
То хваля, а то кляня
Ту речушку Каю.
А зимой я на лотке
По горе по Кайской
Мчусь, бочком на локотке,
Улицей Байкальской.
Хрусткий снег был глазу мил,
В блеске непрестанном.
Кругбайкальский тракт манил
Сыздетства к Саянам.
И Синюшина гора,
И луга Казачьи —
Вот где детства шла пора;
Чье теперь там скачет?
Там течет река Иркут,
Имя дав Иркутску.
Годы, годы протекут,
Не дадут нам спуску.
Ну, а все же навсегда
Ты твердишь: «Одна я
У тебя, чрез все года,
Сторона родная!»
РОДНЫЕ МЕСТА
Ох, и злой табачище курят в Сибири!
За версту понесет – зажимай только нос...
То ли груди парней здесь покрепше и шире,
То ли глотки дюжее, то ли я не дорос
До понятья такого, что в злом табачище
Есть приятная крепость, здоровье и вкус...
Пусть на улице ветер гуляет и свищет,
Гонит тучи песку, гнет рябиновый куст,
Хорошо мне в краю прогуляться родимом.
Вот у берега плещет старик Енисей...
Ай да речка!.. Повеет кострами и дымом,
А рванет если буря – все думы рассей
И на лодке – на волны и космы седые
Выходи, не боясь... станут ветры свистать.
Там Байкал с Ангарой...
Вырастал у воды я, —
И к воде меня тянет, рыбе под стать,
Оживу я, хлебнувши родимой водицы.
Вечерком побродяжу родным бережком,
Ходят козыри-парни и павы-девицы.
А босые ребята, почесть, нагишком
По колено в воде и галдят, что галчата.
Ищут гальку на дне – только пятки видны.
Вот где жизни и песен-то край непочатый!
Разве дни мои – горько признать —
сочтены?
Снова молод в плечах и душа нараспашку,
Лишь увидел края, где я взрос, где любил,
Где оставил родных, словно скинул рубашку.
«Ты зубастый еще,
не сточил, вишь, зубил!» —
Говорят старики мне, былые знакомцы,
На завалинках сидя. Их курева дым
Застит здешнее небо, таежное солнце;
Он пахнул на меня чем-то давним, седым,
Стариковским, ядреным,
испытанным с детства.
Здравствуй, край мой родимый,
как сына встречай!
Что осталось, возьму из отцова наследства –
Песен короб, кирпичный да байховый чай!
РОДНЫЕ ЧЕРТЫ
Я приплыл на Илим –
Давних предков гнездовье –
И склонился пред ним,
Пред судьбой его вдовьей.
Среди тамошних скал,
Что других непокорней,
Ненароком сыскал
Родословные корни.
Родовые черты, –
Никуда их не денешь!
Те же губы и рты,
Тот же взгляд и движенье.
Поворот головы,
Та же братняя поступь.
Вот они каковы –
И такого же росту.
Вот она – «родова»!..
Через столько столетий,
Что и вспомнишь едва, –
Одного корня дети!
От Оби до Читы,
На былом бездорожье,
Родовые черты,
Вы мне стали дороже!
РОДНЯ
Как я завидую геологам,
Что будут жечь в тайге костры
И ночевать под звездным пологом
У берегов реки Сестры.
(Такая есть в краю нехоженом,.
Шумна, гуллива и быстра...)
Ты буреломом покорежена,
Тайга — любимая сестра.
Березки кажутся мне сестрами,
И девушка в пути — сестра.
Мне ель махнет ветвями острыми,—
Укажет место для костра.
И если родина мне — матушка,
А край родной — родимый батюшка
И если я сестрицам рад,
То мне Байкал — родимый брат!
ЗАВЕЩАНИЕ
О, где ты, хмель дремучей думы
И пьяный хлеб родной земли?
Тайга! — тебе мой пыл угрюмый
И песни давние мои.
Меня твои схоронят недра.
Пусть! — я даю завет такой:
Чтоб два густых сибирских кедра
Мой караулили покой!
|
