Волховская застольная
Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но уж когда довелось,
Вспомним, что было, и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось!
Пусть вместе с нами семья ленинградская
Рядом сидит у стола.
Вспомним, как русская сила солдатская
Немца за Тихвин гнала!
Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мерзлых лежал блиндажах,
Бился на Ладоге, бился на Волхове,
Не отступил ни на шаг.
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.
Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулеметной пургой
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.
Встанем и чокнемся кружками, стоя, мы
- между друзей боевых,
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за встречу живых!
***
Нет, я не верю в то, что ты была.
Ты — музыка, а я глухого глуше,
И даже память выжжена дотла
И тупостью перекосило душу.
И всё-таки живу. Ещё живу.
Меня зовёт конец моей дороги,
Когда я тенью встану наяву
В последний раз на дорогом пороге.
О, как он был желанен и далёк —
Заветный сон мой, угол полунищий,
На коврике стенном, где спит сынок,
Изба, лиса и серый волк-волчище.
И ты. И все. Мой дальний путь в ночи.
А я ещё молюсь простому чуду —
Тебе, чужой... А ты молчи, молчи,
Не говори!.. Я только на минуту.
Лаймола, сентябрь 1944 г.
Иней
Нежность первозданности
Инеевой заводи —
В самой тайной давности,
На рассвете памяти.
Где-то в дебрях холода
Есть лукавство лешего,
Колдовская молодость
Леса поседевшего.
Вдруг запахнет смолкою,
Белка прыгнет мячиком,
И замрёшь пред ёлкою
Изумлённым мальчиком,
Так полно бывалости
Это наваждение —
С самой тайной давности,
Словно до рождения.
Что же это — странное
И неуловимое,
Древнее и раннее,
До беды любимое?
То ли в сказке кроется,
То ли в сердце прячется?
Словно сон, припомнится,
Словно жизнь, означится...
Что-то в очи синие
Целым царством глянуло,
Что-то в лунном инее
Промелькнуло — кануло.
И манит за вёрстами,
За снегами чистыми
Голубыми звёздами,
Льдистыми монистами;
Голубками швидкими,
Шибкими лошадками,
Шерстяными свитками,
Ледяными святками...
Где-то домик старенький
Тёплым дымом курится,
Пробегают валенки
По скрипучей улице;
Снег гребут лопатою,
Волчий след за ригою,
Мальчики сопатые
На коньках шмурыгают.
Все они — до трепета —
В этом царстве — местные.
Ты гостил там некогда,
В годы неизвестные...
Папоротно, 5/XII-1943 г.
***
...А где-то передёрнулись педали,
И клавишей прозрачный ручеёк,
Как ветерок, прощебетал у щёк,
И по-цыгански струны зарыдали.
По нашей, кровью залитой траншее
Лягушкой скачет мутная луна,
Но нас не слышит радиоволна,
И скрипка скорбной болью хорошеет.
И верой изуверской, темнолицей,
Она меня из тишины зовёт,
И я молчу не потому, что мёртв,
А чтоб тебе не помешать молиться.
Самбатукса, 1944 г.
***
Кипящая хлябь Данигала,
Атлантики бешеный рёв,
Где юность моя пробегала
Дорогою белых ветров, -
Опять вы на гребнях отвесных
Меня вознесли до звезды,
И мачты на гневную бездну
Кладут за крестами кресты.
Напрасно: не будет спасенья,
Молчи, не моли, не зови!..
Так вот она, повесть осенней
Последней и горькой любви!
Как просто и страшно, как близко
Конец под ночною волной!
Но всё ж упоение риска
Ещё на мгновенье - со мной,
И всё же в моей ещё власти
Любить, ничего не тая,
И ты, моя песня о счастье,
Последняя мука моя!
5/IV-1947 г.
А. Гитовичу
От чего б ни ждал конца,
От железа ль, от свинца,
Пред собой и перед вами
Был я честен до конца.
Не богата, не шумна —
Мне такая жизнь дана.
Пусть негромкими стихами
Выплеснул её до дна.
Не рассудка дар скупой,
Не разгульных чувств запой —
Каждый стих — судьбы веленье,
Плод случайности слепой.
И остались в тех стихах
Жившие в моих глазах
Перед жизнью — удивленье,
Перед смертью — детский страх.
Ночь 4/II-1940
|
