***
Еще душа в саду
Еще Господь в ответе
За жизнь непроглядную мою
Еще я не один на белом свете
Еще стою у жизни на краю
И падая в межзвездное пространство
Звезды далекой начиная путь
И нагрешив до дна до окаянства
Быть может вспомнит кто когда-нибудь
Прости жена. Я стар и неспособен
Река мелеет к морю. Как-нибудь
Я Богу был в неверии угоден
И он означил смысл а значит путь.
***
Как ночь бела,
Белей лица во тьме,
Не видно губ, где распустился смех,
Лишь розовое ушко светит сбоку,
Затейливей, чем русское барокко.
В неясном Петропавловском соборе
Куранты бьют зарю,
Ночь вытекает в море,
И золоченый ангел на шпицу
Подносит солнце к влажному лицу.
***
Земную жизнь пройдя до половины...
Данте Алигьери «Божественная комедия»
Земную жизнь почти до половины
Пройдя,
Дойдя,
Войти?
А если краем,
Мимо?
Куда меня загонит свора лет,
Какую мне Господь
Готовит участь?
Иудою висеть?
Или в Христовых корчась?
А разом, милый
(Был ему ответ).
Зла не обойти,
Но злом пойдешь,
Добром уже не кончишь.
Зачем ты выбрал мя
Для этой темной чаши?
— Иди!
— Иду!
Хотя бы посвети.
***
Отлетающую жизнь
Проводи туманным глазом
Хороша была зараза
Хоть слезою подержись
Хороша была в бою
Со всесильною державой
Одряхлела и ослабла
Я же вечно на краю
То ли некуда упасть
Все заляпано дерьмовьем
То ли держит жизни сласть
Вечной девы славословьем
Подымаю два крыла
Безголовая победа
Жизнь созрела
Прорвалась
И душа за гноем следом.
***
Проснулся я с мелодией в душе
Сон позабыл, мелодию запомнил
Какую золотинку я нашел
В минувших днях
Охальных и скоромных
Какую вспомнил девочку иль сад
Октябрьский
В золотом уборе
Я молод был и встречной жизни рад
Участвовал с Невою в разговоре
И город был прекрасен и велик
Я был достоин города и боги
Меня вели
Я сам был юный Бог
И музыку свою твердил в дороге.
***
Я от этого мира устал наконец
О голубка, в башне Эйфеля
Ты пасешь это стадо паршивых овец
Я устал. Я устал в самом деле
Опускается солнце
Взрезана вымени плоть
Мне остался сосок
То ль коровы. То ль девы
Говорю: исполать
И прошу быстрей ночь
Чтобы фарами небо
Как прожекторами гвоздили
Начинается третья мировая война
И всего-то — украинской плоти кусок
Малороссия-матушка
Тебя ходоки бороздили
Этот Крым, этот вопль
Но стоил он пули в висок
Казаки и поляки
И татары тебя голосили
Видно веку никак
Не прожить без войны
Видно днепровская речка
Должна быть червоною кровью
У России под брюхом
(а Россия вся брюхо)
Ночью июньской поют соловьи
Может последней
А может начальной любовью.
***
И девочка с песчинкой на губе
Входила в море и являлась морем
И отдавалась не ропща не споря
И с ноздреватым камешком в руке
Я это отдаю, мой Петербург,
Твоим заплаканным и с кожей ноздреватой
Твоим окошкам с сероватой ватой
И слава Богу что послал мне Бог
И эту девочку с песчинкой на губе
И это море и закат над морем
Меня, повернутого к солнечной судьбе
Еще не онемевшего от горя.
***
Я мою ноги прожитым подругам
И воду пью и говорю «привет»
Всем молодым глазастым длинноногим
На жизнь мою пролившим долгий свет
За четвергом случилось много пятниц
И я не раз в полете был распят
В полете умереть это ль не счастье?
И лишь в полете был и буду свят
Случилась осень. Деревья оголтели
Не просыхаю — истина в вине
И на стекле что с ночи запотело
Рисует девочка последний абрис мне.
***
Ты слаще всех моих былых подруг
Не потому ль что смерть мне стала ближе
Подруг моих какой-нибудь мой «вед» на нить нанижет
И позавидует какой-нибудь мой друг
Друзья мои, их было у меня
Всему черёд и вот одна осталась
И не понять на сладость иль на старость
И слава Богу не на что менять.
***
Звенят трамваи
Отзванивает жизнь
Я полон сил
Брешу по первопутку
Еще звенит
Еще живет свирель
Еще заеду к Вам
Хоть на минутку
В Тригорском сестры
Разливают чай
Я молод весел
Покажусь на Святки
98 / Проза и поэзия
НЕВА 5’2017
Я Вас любил
Попутно невзначай
И мы играем
В голуби и в прятки
Передохнем
После моей судьбы
Передохнем
И выдохнем остуду
Я позабыл зачем же жили Вы
И для чего я жить
Уже не буду.
***
Ко мне приходит поутру сосед
Под «ежик» стрижен
«Ежик» редок сед
С неполной маленькой
Садимся мы за стол
Я разливаю поровну по сто
Рассказывает. Время вспять бежит
Я слушаю и глаз не отведу
Как рюмка у него в руках дрожит
Как чья-то жизнь в тридцать седьмом году
Нет. Все не так
Садимся мы за стол
Я разливаю поровну по сто
Вопросами рассказ его веду
Какая жизнь в тридцать седьмом году?
Но он в ответ что умерла жена
Что жизнь не жизнь и пенсия мала
Что одному под старость нелегко
Что жизнь прошла и дети далеко.
***
Меня напротив в поезде метро
Сидела женщина
С лицом о том,
Что, слава богу,
День окончен,
Путь к дому долог,
И можно ослабеть,
Лицо разжать
И задремать, рукой прикрыв глаза,
И только
Вздрагивать при объявленьи остановок.
Бег поезд убыстрял на перегоне,
Сидели мы, опущены в тепло,
Недвижные в несущемся вагоне,
Пространство беспрепятственно текло
Сквозь наши отражения в стекле,
Что бестелесны, словно наши души,
И отражают нас, как воды сушу, —
Расплывчато,
Как радость на лице
Уснувшей женщины.
***
Что-то мне, дружок, не по себе.
Хворь какая-то елозит по нутру,
И не пишется,
а осень на дворе.
А не пишется —
и жизнь не ко двору.
Что-то мой инструмент захудал,
Кроме смеха
И не выжмешь ничего.
То ли как младенчика заспал,
То ли оттого что — ни
кого...
Разве ты, моя флейтисточка, сумей,
Пальчиком по дырочкам станцуй
Что-нибудь такое
Понежней
И пожалобней,
Особенно к концу.
Кроме музыки мне нечего уметь,
Хоть и простенька мелодия моя,
Но умел ее я выводить,
Слез не пряча
И Глагола не тая.
Брал меня Господь
И подносил к губам,
В раны мои
Вкладывал персты
И наигрывал,
И Аз воздам
Этой музыкою
С Божьего
Листа.
***
На Троицу я был на кладбище.
Мой дед в сорок втором зимою не дождался
Своих ста двадцати пяти.
И умер в семь.
Хлеб в восемь выдавался.
За два оставшихся талона
Был зарыт,
А довезён на санках до кладбища
Моею матерью
И её сестрой
Нынче моею крёстной.
Бесхозный ж труп
Валялся в большом количестве
И был зарыт весной,
Когда оттаяло.
Теперь здесь братское.
Погода.
Многолюдь…
***
Виктору Кривулину
Когда душе захочется пожить
Четырехстопным ямбом,
Я сажусь
на Витебском в одну из электричек
И еду в Царское Село.
Сажусь.
Гляжу в окно, уткнувшись лбом в стекло.
Дождь длится.
Осень процветает за стеклом.
Город выносит новостройные кварталы
к железной колее.
Пытаюсь понять их смысл. Их музыку.
Да, это музыка
Пускай она суха, словно проезд по пишущей
машинке,
Но это музыка.
И под нее живут.
И, более того, порой танцуют.
И, более того,
Я — выкормыш барокко —
Танцую музыку, назначенную веком двадцатым.
Впрочем,
если говорить об архитектуре,
То я думаю, что, когда архитектор
сможет организовывать
Пространство в архитектуру
С тем же произволом, с которым я
Организовываю язык в поэзию,
Когда он,
Несчастливый в любви как Аполлинер,
Скажет:
— Я позабыл древние законы архитектуры,
Я просто люблю, —
То, наверное,
Искусство его станет называться барокко.
Хотя, наверняка, оно перестанет
Называться архитектурой.
Тебе же, Кривулин, я говорю, что не стоит
гальванизировать
Канонические формы стихосложения.
Ибо они, всё одно
Воняют.
Надо глубоко забыть,
Забить в себя
Мастерство, нажитое до нас.
А свое собственное
Творить сиюминутно.
Так давно тебя не было в «Сайгоне»!
Жив ли ты?
***
Борису Куприянову
Боль твоя высока.
Разве только собака услышит.
Или Бог.
Если он еще не оглох, как Бетховен.
Ничего он не видит.
Ничего он не слышит.
Знай себе музыку пишет.
До него написал ее Бах.
Милый мой,
Как ты плох.
Ты небрит, и разит перегаром.
Ты к «Сайгону» подходишь, чтоб одному
не стоять,
Глаз на глаз с этим городом.
Мимо девушки ходят,
Проходят,
С крепким туристским загаром.
Тебе хочется,
Очень хочется,
Их целовать.
Эти девушки любят поп-музыку,
А ты им в висок наставляешь
Дни и раны свои,
Некрасивый свой рот разеваешь,
Межзвездным озоном рыгаешь,
Полюбить и отдаться пугаешь.
Слава Богу, не слышат они.
И проходят…
Уходят…
Ты смотришь им вслед,
Но недолго.
Мой бедный,
Мой славный поэт.
Достаешь записную и пишешь.
Ничего ты не видишь.
Ничего ты не слышишь.
Знай себе, музыку пишешь…
К ЭККЛЕЗИАСТУ
Мне и самого себя читать не интересно.
Мне и твои постылы письмена.
Плоть выпарила соль
И стала пресной,
И стали забываться имена.
И стали звёзды, что тогда гвоздили,
Тупыми,
Как грядущая мя тьма.
И девы,
Что когда-то заводили,
Своею старостью сводят с ума.
***
Время выпито
Сальные свечи
Затихают
Но жив фитилёк
Много чудного было на свете
Кое-что на прощанье сберёг
Когда ты приходила с мороза
И стекала капелью с плаща
Рисовались мне дивные розы
Принимал я судьбу не ропща
Время выпито. Дальше похмелье
Старость – ад. Как его пережить?
Усмехайся былое веселье
Дай гнездо на кресте твоём свить.
***
Я обездвижен я почти что труп
Ночами мне от тяжких дум не спится
Чужая молодость верти т тройной тулуп
А это значит что земля еще верти тся
Я в Петербурге значит я в гробу
Я в саркофаге имени Растрелли
И Лета по которой я гребу
И соловьи поют и менестрели.
***
Высвети, Господь полночный угол
Впрочем я и сам еще свеча
А точней огарок. Слаб и скуден
И последние слова шепча
Говорю: я не поспел за веком
И смотря прощальные огни
Говорю, что был я человеком
Все грехи и сладости мои
Говорю: ночь катит в полнолунье
Старость Рим, ну а точней — Содом
Я шепчу последнее безумье
И последние слова — последний дом
МЕТАМОРФОЗЫ
Когда умру не превращусь в червя
А в бабочку, красавицу, Психею
Я крылышек дотронуться не смею
Хотя она – душа моя
Когда умру войду в гончарный круг
И под руками мастера осилю
Мой бесконечный пагубный мой бег
До бабочки дотронуться не смея
Когда умру войду в струи фонтан
И выбросив как только я умею
На радость отцветающим цветам
До бабочки дотронуться не смея
Закончен ход часов и стрелки стали в полночь
Но быть ночным полночным не умею
Скажу судьбе: поганая ты сволочь
До бабочки дотронуться не смея.
|
