***
Я жизнь любил, и, верно, буду
из смертной мглы любить её,
но вот все меньше верю чуду,
что вспашем старое жнивьё,
что мир не превратим в пустыню,
что свяжем временную нить,
и что погосты, как святыню,
от нас самих начнем хранить.
Не по душе мне сырость склепа,
в живом огне сгореть хочу
и пеплом вознестись на небо —
из облачности по лучу
в жизнь, что всегда благословенна,
спускаться капелькой дождя,
в сибирский край любви и тлена
поненадолгу приходя.
ИНЫЕ ВРЕМЕНА
Пребывая в беде иль в опале,
Погибая в неправом бою,
Мы, купаясь в крови, искупали,
Как вину, невиновность свою.
Не погибнув, не сгнив, искупили…
Н отмывшись, не тонем в крови…
Но иные теперь наступили
Времена не вражды, не любви,
А какого-то полусиротства,
Где всё вечное рушится, рвётся:
Век свобод! – а душа не вернётся
В пропасть тела, зови – не зови.
БОЛЬ
Без траурных флагов на зданьях казённых,
Без поминальный свечей и речей
Потайно простили безвинно казнённых.
Казнённых простили.
И – их палачей.
Одних извели.
А другим пригрозили.
Всем выдали справки о их невине.
А сколько назад не вернулось к России,
Откуда отец не вернулся ко мне?
Оплачем? Оплатим ли эти потери?
Неужто и нету таких, кто в долгу
Пред памятью мёртвых?..
Россия, не верю! –
Прощаю, прощаю, простить не могу.
ЭКОЛОГИЯ
Тьмы и судеб властительные князи
Уверились, вождями становясь,
Что под рукой у них людей что грязи –
И миллионы втаптывали в грязь:
Страну в те победительные годы
Мотало от сумы и до тюрьмы,
Но мысль об экологии народа
Вождям едва ль тревожила умы.
ВСЕГО ЛИШЬ
Потребовалось жизнь прожить всего лишь,
чтоб уяснить, что ты земная связь
души и духа, и не приневолить
судьбу кривиться: рея и струясь,
возносится к небесному чертогу
жизнь напрямик, и если в строчке есть
томленье духа, значит, что и здесь
проходит путь от плоти к Богу.
ЧЕТЫРЕ ПРОСЬБЫ
Всего четыре просьбы к Богу -
и счастлив был бы я вполне.
Во-первых, не криви дорогу,
какую уготовил мне.
А во-вторых, не дай упиться
всем, что избрал я для себя:
влюбляться, странствовать, трудиться,
быть сам себе - царь и судья.
А в-третьих, так же и в-четвёртых:
не тенью - на своих двоих
дай добрести до мира мёртвых
и возвратиться в мир живых.
ИЗ ЦИКЛА «ЕРУСАЛИМКА»
1.
Любовь к отеческим гробам...
Пушкин
Иркутска городская завязь
росла в тайгу от Ангары,
но призадумалась, уставясь
в подножье некрутой горы:
на ней кресты уже стояли,
в ней кров последний обрели
все те, кто город основали
и храм нагорный возвели.
Землепроходческий, служилый
Иркутск столетьями сходил
под соснячок зеленокрылый
и глубже — в таинство могил, —
так, по-бурятски родовою,
святой по-русски, издавна
горушка стала, и молвою
Ерусалимкой названа.
2.
Так что ты есть, Ерусалимка? —
дорожки, холмики, кусты,
песочек, камешек да глинка.
Нет в том особой красоты.
А всё ж, от мала до велика,
всех притягал твой окоём.
Ах, милая Ерусалимка,
вся жизнь моя — к тебе подъём!
На том ерусалимском спуске,
как нынче понимаю я,
в непотопляемом Иркутске,
мужала молодость моя.
Туда с уроков мы сбегали,
туда с блатными драться шли,
туда девчонок увлекали,
там и костры, и время жгли.
Там юность длилась и не длилась,
отодвигалась на потом,
и что-то вечно шевелилось
под каждой веткой и кустом:
то ль букли, то ль гусарский ментик,
то ль представительный пиджак,
а чаще — друг любви, студентик,
с подружкой свежей так-на-так.
Там пулемет на пьедестале
бетонным поводил стволом,
там предки спали и не знали,
какой грядет им костолом,
какие им готовят штуки
за их великие труды
неукоснительные внуки,
что выдумкой любой горды.
Потом, потом свершит все это
герой обкомовских трудов...
А я всё там — средь тьмы и света,
и груз любви нести готов.
А я, как прежде, не умею
собрать, что порвано, и сшить —
с колючей памятью моею
хоть в видимом согласье жить.
|
