БАЛЛАДА О РАССТРЕЛЯННОМ СЕРДЦЕ
Я сотни верст войной протопал.
С винтовкой пил.
С винтовкой спал.
Спущу курок - и пуля в штопор,
и кто-то замертво упал.
А я тряхну кудрявым чубом.
Иду, подковками звеня.
И так владею этим чудом,
что нет управы на меня.
Лежат фашисты в поле чистом,
торчат крестами на восток.
Иду на запад – по фашистам,
как танк - железен и жесток.
На них – кресты
и тень Христа,
на мне - ни Бога, ни креста:
– Убей его! –
и убиваю,
хожу, подковками звеня.
Я знаю: сердцем убываю.
Нет вовсе сердца у меня.
А пули дулом сердца ищут.
А пули-дуры свищут, свищут.
А сердца нет,
Приказ – во мне:
не надо сердца на войне.
Ах, где найду его потом я,
исполнив воинский обет?
В моих подсумках и котомках
для сердца места даже нет.
Куплю плацкарт,
и скорым – к маме,
к какой-нибудь несчастной Мане,
к вдове, к обманутой жене:
– Подайте сердца!
Мне хоть малость! –
ударюсь лбом,
Но скажут мне;
– Ищи в полях, под Стрием, в Истре,
на польских шляхах рой песок:
не свист свинца – в свой каждый выстрел
ты сердца вкладывал кусок.
Ты растерял его, солдат.
Ты расстрелял его, солдат.
И так владел ты этим чудом,
что выжил там, где гибла рать.
Я долго-долго буду чуждым
Ходить и сердце собирать
– Подайте сердца инвалиду!
Я землю спас, отвел беду.
Я с просьбой этой, как с молитвой,
живым распятием иду.
– Подайте сердца! – стукну в сенцы.
– Подайте сердца! – крикну в дверь.
– Поймите, человек без сердца -
куда страшней, чем с сердцем зверь.
Меня «Мосторг» переоденет.
И где-то денег даст кассир.
Большой и загнанный, как демон,
Без дела и в избытке сил,
я буду кем-то успокоен:
– Какой уж есть, таким живи.
И будет много шатких коек
скрипеть под шаткостью любви.
И где-нибудь, в чужой квартире,
мне скажут:
– Милый, нет чудес:
в скупом послевоенном мире
всем сердца выдано в обрез.
***
Оставляют силы, оставляют:
грудь в крови,
глаза мои в поту.
Встану вот —
и пусть в меня стреляют,
лягу — и травинкой прорасту.
Василечком стану —
синим-синим,
цветиком у страха на краю.
Ой, меня ли покидают силы,
Ой, не всю ли Родину мою?..
1942
***
Я жил без страха,
как ребенок:
я знал, что руки — для объятий
и для работы. Брал рубанок,
резец и чурку — был ваятель.
А не воитель!
День — как рама,
в смешеньи красок, в блеске лаков.
Я знал, что женщины —
как мама —
добры и ласковы. И ласков
был сам,
и в мир входил для мира.
Но черный день сыграли трубы —
двадцатый век, железный ирод,
в моей крови полощет зубы.
***
Порушены мёртвые связи,
Иная упрочена связь:
Проныры – из грязи да в князи,
Народишко мордою в грязь,
Как раной открытой прижался –
Отторгни его, оторви.
Прижался, приник, прилежался.
Чтоб храмом восстать на крови.
Кровит над забором рябина
Всей горечью подлых кровей –
Россия,
Опять ты – чужбина
Для лучших твоих сыновей.
***
Оставим счеты,
свой дух возвысим,
Пока ты беден,
Ты независим.
Ну, от погоды,
ну, от природы,
Но не от банды
И не от моды.
Гуляй по миру
в любой одежке
И те, что милы,
Топчи дорожки,
А что не милы
и пахнут златом,
Оставь умелым.
Оставь богатым.
1986
***
Мы идем угловатым Арбатом
по магазинам
с одним грузином,
и он рассказывает:
— Двадцать лет назад
шляпу хотел здесь купить.
И не купил.
Деньги пропил.
И хорошо:
шляпа была бы уже старая...
Вздыхает грузин,
заходит в другой магазин
и снова рассказывает:
— Двадцать лет назад
женщину здесь повстречал,
головой покачал,
мимо прошел,
и хорошо:
женщина была бы уже старая.
Вздыхает грузин,
заходит еще в магазин
и снова рассказывает:
— Двадцать лет назад
с другом сводил нас Арбат.
Скоро его не стало:
на войну ушел.
Друг уже был бы старый —
было бы хорошо!
1961
***
Я в детстве любил воевать –
А в юности был невоинственный:
Мне слышался голос таинственный.
Он мне не велел воевать.
-
Но юность пришлась на войну.
И я воевал – что поделаешь? –
И я убивал – что поделаешь? –
Как гвозди в песок забивал.
-
Давно поистлели в гробах
Немецкие боги дебильные.
И только пески надмогильные
Скрипят у живых на зубах.
ДЕТИ И МЫ
Дети еще не выросли.
А мы — им так кажется — состарились
И уже никуда не годимся.
А мы еще годимся кое-куда,
Особенно туда,
Куда не выросли еще наши дети.
Куда надо долго-долго расти
И можно не дорасти.
А едва дорастешь, как наступит твой август
и твой сентябрь,
И ветка, которой ты ко всему прикоснулся,
Теряет листья и засыхает.
А дети говорят:
— Он уже теряет листья…—
И в это время сами забывают расти.
И когда приходит твой ноябрь
И ты уже не шуршишь,
Им не о чем, оказывается, шуршать,—
Им становится без тебя одиноко.
И они начинают быстро-быстро расти,
Чтобы ко всему (или хоть к чему-нибудь) прикоснуться.
А их дети (дети наших детей) говорят,
что они (наши дети) состарились —
И бессмысленно суетятся…
***
Страна лесов,
Страна полей,
Упадков и расцветов,
Страна сибирских соболей
И каторжных поэтов.
Весь мир хранит твои меха,
Но паче дух орлиный —
Он знает стоимость стиха
И шкурки соболиной.
И только ты, страна полей,
Предпочитаешь сдуру
Делам своих богатырей
Их содранную шкуру.
1949
***
Не заслуга быть белым,
не достоинство — русым.
Очень трудно быть смелым.
Очень просто быть трусом.
Кто не продал Россию
ради денег и славы,
знает: трудно быть сильным,
знает: просто быть слабым.
Знает: трудно жить крупно,
проще жить — осторожно:
добрым — сложно и трудно,
а недобрым — несложно.
Люди смелого роста —
улыбаемся грустно:
нам, конечно, непросто,
нелегко...
Но негнусно!
***
В России плохо с мужиками,
Чтоб с головою
Да с руками, —
И не одна война виной,
И революцией одной
Не оправдать —
тоска их съела:
Попробуй посиди без дела,
К беде Отечества спиной?!
Борцы,
Аскеты,
Сумасброды,
Земной презревшие уют,
Копают тупо огороды
И водку пьют
Или не пьют.
Их нет в искусстве, нет в науке,
Их запах выдрали из книг,
Чтоб внуки их
и внуков внуки
Учились жизни
Не у них...
***
Народ безмолвствует...
А.С.Пушкин
Умел достойно воевать —
Блаженно смерть принять за друга
И, умирая, не в кровать —
Ложился в борозду от плуга,
А уж плясать — так чтобы пол,
Сухой байдак скрипел и гнулся,
А уж гулять — так чтобы стол,
Как шлях, за росстани тянулся.
Но нет ни пола, ни стола,
Что подфартило, то и лопай.
И он угрюмо, как скала,
Навис над сытою Европой.
|
