К ФРОНТУ
Как заснула змея на дне каменоломни,
Наш состав до утра на пути запасном.
Новобранцы слоняются между вагонами,
А меня занесло в крайний дом.
Кто ты, женщина? На полу с тобой, наспех,
И, отринув лохмотки твои,
Как Христос, сейчас над тобою я распят,
На кресте торопливой звериной любви.
Если буду убит, я теперь буду вечен.
Если завтра исчезну из списка живых,
Как ниспосланный Богом сын человечий,
Вновь из недр я воскресну твоих.
1942
ДНЕМ БУРАННЫМ
Жутко выглядит, странно,
Когда тихо рассвело,
После всех ураганных
Ударов... село.
Отыскать бы только хатку
И похрапывай, солдат!
Но настроен я как-то
На возвышенный лад.
Вон: мир звездный, прекрасный.
Я пригрелся в углу.
Но о тропке о вчерашней
Думать... нет, не могу!
Там наткнулись на скользкий
Ком из тряпок: на труп,
Он истлел уже... «Колька!» —
Опознали мы вдруг.
Кто воскликнул? Я, что ли?
Мы стоим, не сводим глаз.
(Ведь он в поиске, в поле
Был на днях, среди нас.)
Об усталости о зверской
Разве в строчке передашь?
О трассирующих, с треском,
Через нас — очередях, —
Все же... страшен весь этот
Покореженный уют.
Щей сейчас бы тут, да хлеба,
Голод утренний лют!
А похрупаешь, заляжешь:
На уме уж не еда,
Лишь о женщине... и даже
Ну, о бабе... мечта!
Синька сизая за окнами.
Просто чудо привал!
Спим в шинелях, как в коконах,
Сном чугунным, вповал.
И: подъем!.. Идем, как прежде мы
В темени передвечерней,
Как раскопками древними,
Заметенной деревней.
1943
ШТРАФНИКИ
Сидит... и ждет штрафная рота.
Когда плацдарм последний, у реки,
Не могут взять
ни танки, ни пехота,
То атакуют штрафники.
Они возьмут,
Во что бы то ни стало,
Все загражденья всех рядов.
Но для накачки
Я тащусь от штаба
К ним, по запутанным кишкам ходов.
И дождь занудный,
И в траншее тесно,
Так тихо, что одна река, звеня...
Да развалились штрафники небрежно,
С насмешкой глядя на меня.
Кто в чем, цыгане!
— Покурим, что ли?..
И вместо речи, в эти пять минут,
Защекотало почему-то в горле...
— Давайте лучше перекурим тут.
Они рванутся
Через пять минут,
В упор, на доты!
Им нельзя назад.
И половину — на бегу убьют,
А половину — унесут в санбат.
И вот пошла,
п о ш л а
Штрафная рота,
В безмолвии... на судорожный бой дзота.
Пулеметы, огненно ощерясь,
Мечут смерть... Все ближе штрафники
Бегут, ругаясь...
А в пустой траншее
Окурков еще гаснут огоньки.
с. Желтое, Южн. фронт, 1943
ОТБЫТИЕ
И пока на нарах, ночами,
Мы, в такт скорости колес, качались,
Все пустынней становилась область.
Нет уже коров среди травы.
Станций лишь безмолвных разбомбленность,
Будто всадники без головы.
Мы на нарах пели, спали, ели,
Чурок для печурок не жалели,
Скинув сапоги, в мгле табачной.
А навстречу эшелону, вдали,
Все всклокоченнее, загадочней
Зарева багровые росли.
Лежа, я лицом к сукну приник:
Все забыть не могу последний миг!
Плачу на шинели шершавой:
Как ты следом за вагоном бежала,
Дать я в твои худенькие руки
Так и не успел паек свой, хлеб...
И все вижу, вижу миг разлуки!
После уже, в поезде, во мгле.
Миг прощанья!.. Как назад, назад
Заскользил перрон, поплыл вокзал.
Мы поехали! В теплушке шаткой,
На войну. Все стрижены под шапкой.
Мимо, мимо, стрелки, пути,
Город... мир... полжизни позади!
Все — отрезано одним гудком
Начисто, так пайку режет нитка.
В ночь несемся!.. К звездам прямиком
Телескопом задрана зенитка.
Двери откатив, мы как один,
Присмиревши, на небо глядим.
Полустанков руины, ковыли...
Зарева багровые росли,
Зарева багровые, их ритм.
Нарастал так быстро... рос лавиной,
Той, в которой больше половины
Поколенья моего сгорит.
1943, госпиталь.
РАЗБИТЫЙ ВОКЗАЛ
На мертвом вокзале, по дороге с войны,
Рожает девчонка на скамье, у стены.
Крик ее раздается в зале пустом.
Рядом только луна, далеко ее дом.
Попутный солдат наклонился над ней.
Крик ее, для него, бомбежки страшней.
Полустанок бомбят, промозглая ночь...
И не знает служивый, как ей помочь.
Сам в госпитальной шинелишке он,
Нет ни бинта, ни портянок при нем.
Вон бабка, в проломе, бежит пособить.
Но ему никогда, никогда не забыть,
Как девчонка рожает дитя на войне.
И багрового света на голой стене.
1943
МАЛЯР
Маляр стоит,
полдома побелив,
На известью заляпанной подвеске
Посередине
гомона
и блеска,
Скворцов и стекол!
Неба и земли!
Рассвета луч
касается ведра.
Он нарисован
кистью маляра.
А ветер, — вершины шевеля,
Дохнет-то розами, то керосином. —
В зеленом,
розовом,
лиловом,
синем
Под люлькой колыхается
земля!
Хохочет малый
На доске скрипучей.
Внизу — земля,
а под рукою —
тучи.
Как яйца в пасху, размалевать их.
Он смог бы кистью,
если бы не лень.
Белит маляр,
покуда краски хватит,
Весь белым, синим
перемазан
день!
И мне бы так,
размашисто,
с утра
Торчать в просторе
вроде маляра,
И малевать,
влезая на леса,
Цветами радуги,
набором новым:
Зеленым,
синим,
розовым,
лиловым!
... Покуда черным
не зальет глаза.
1944
АТАКА
— За Родину! За Сталина!..
Солдат огнем снесен.
Но в смертный миг представлена
Жизнь перед ним, как сон.
Вот с дедом на покосе,
В ночном, лицо коня...
Вот скарб из изб выносят
И голосит родня.
С конвоем по дороге
Вот гонят мужиков:
Обложенных налогом
Обычных кулаков.
— Вперед!.. Убит во взводе
Еще солдат, гляди:
Кровь красная, как орден,
Вразброс бьет из груди.
— За Ста...
в бою бесстрашном
Снесен огнем косым,
Лицом уткнувшись в пашню,
Лежит крестьянский сын.
1945
ВО ТЬМЕ
Оно стучится, до захвата духа,
Оно стучится — глубоко, глухо —
Ведь грудь моя, как шахта, глубока.
Пусть врач к спине
прикладывает ухо,
Там ухает и ухает
кирка.
Я спать хочу... А там не слышат больше,
Там все стучат, все чаще, сгоряча:
Какой-то
обезумевший
забойщик
Все рубит, между ребрами,
сплеча!
Не жилы, то проходят коридоры,
Где гул один, где темноты потоп...
Трещат с натуги
ребровы
распоры.
А он все рубит,
чертов углекоп!
И мыслей, мыслей там лишь вереница,
Закравшееся, пасмурное, там
Под сводами
отчаянье
таится.
Как взрывом угрожающий
метан...
Пусть не пройдет подземного грозою,
Кладя молчанья вечную печать.
Пусть не зальет — грунтовою слезою;
Потом попробуй помпой откачать!
Пускай идет — из глубины — все чаще —
Горючий уголь песни настоящей.
Чтобы над ним, над рдеющим от муки,
Над черным, раскаленным добела,
Ты обогрела
зябнущие руки,
Когда Россию
вьюга
замела.
1946
МОЛЕБЕН
Сыновья полегли, не вернутся с полей,
Но по русским дорогам, белоснежные, легкие,
Словно руки молящихся матерей,
Ввысь возносятся колокольни далекие.
И пока живы матери тех сыновей,
Каждый мальчик погибший спасен от распада,
Сердце матери каждой для него — мавзолей.
Мавзолей для зарытого в землю солдата.
Память вахту несет, ей покоя не знать,
Ей стоять в карауле до кончины до самой.
А когда близок час матерям умирать,
Они в белых платках собираются к храмам.
Время судьбы смывает, как море следы
На пустых берегах, вместе с белыми чайками,
И когда вас не станет, наши мамы печальные,
Будут белым балетом ввысь тянуться сады.
Встанут майские яблоньки, как на пуантах,
Белый цвет — как фаты ненадетый батист,
Так же будут рассветы пламенеть и закаты
И полет колоколенок будет лучист!
И помолятся сразу всем миром единым
Дети наших сестер, сестры братьев родных
Об отцах, матерях, о семействах родимых.
И раскинут объятья храмы в небе за них!
1947
СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ
Работал врач, и все казалось адом.
Я не кричал, хоть боль была остра.
Я сдерживался,
Потому что рядом
Стояла
милосердия сестра.
Я за руки ее держал... Я стискивал
Их судорожно. И лежал, терпя,
Как будто в ней
Спасение отыскивал...
Она была похожа на тебя.
Такая хрупкая, смотрела строго.
И снова обретал я разум свой,
И боль моя
Ей уходила в руки —
Так в землю ток уходит грозовой.
И, тоненькая, ночи две не спавшая,
Вся в белом, вся безоблачно светла,
Таинственная,
Нежная,
Уставшая,
Стояла милосердия сестра.
А ты теперь придирчиво и гневно
Ругнешь порой за трудное житье,
И хочется мне
В жизни ежедневной,
Чтоб ты была похожа на нее.
1952
ЭТОЙ НОЧЬЮ
Этой ночью — было в звездном мире
Тихо, будто бы в кино.
Этой ночью
тучи подходили
Босяком под самое окно.
И всю ночь прохлады не давала
Терпкая степная тьма и дичь.
Дерево
на цыпочки
вставало,
Чтобы от луны загородить.
Билась бабочка об стену,
Рикошетом, застя свет...
Было двое в комнате их, было
Не до бабочек им и комет.
Было небо— в самой звездной силе!
А в случайной комнате слепой
Чьи-то руки
все огни гасили.
Все мосты
сжигая за собой.
1955
ПРИТЧА О КАЗНЕННЫХ В ГПУ
Лучше б — немцами,
Как лазутчик,
Лучше б плюнуть
В лицо палачам
Но в сто раз фантастичнее, жутче:
Пулю в грудь от с в о и х получать!
И предателя клеймо
Уносить, погибая,
С т р а ш н о...
Ваша смерть в ГПУ, все равно,
Не нелепа и не напрасна!
По заслугам, а не огульно,
Власть рубила вас напролом.
И не просто
«Ошибки культа»:
Бой библейский — добра со злом.
Так мстит подлость — горенью гения.
Ненавистен им — свет любой.
И не культа злоупотребления:
Вечный бой!
Да, все тот же, хотя и скрытый,
(Вам гордиться б такой судьбой)
Света — с тьмою,
Правды — с кривдой,
Спаса — с дьяволом
В е ч н ы й б о й!
1957
ПУТЬ
Проснулся, оделся и вышел.
Рано еще и темно.
Созвездья все выше и выше
Уходят, как рыбы на дно.
А пульс, беспокоясь,
Торопит опять:
Иду на поезд, иду на поезд,
Не опоздать! Не опоздать!
Лишь в миг дорассветный
Помедлю, где рощи растут,
Где свистом
взлетевшей
ракеты
Листок тополевый сдут...
Рождается утро чисто.
А сверху,
все ниже,
ко мне
Тень птицы, безмолвно и быстро,
Летит по широкой стерне.
И сменами
тени и света
Вся жизнь
переполнена эта!
Вся жизнь —
опозданье на поезд,
И бег, через шпалы, вдогон!
Но, может быть, если напорист,
Догонишь последний вагон...
Вон дуб призадумался Буддой,
Какое сегодня число?
Умру — никогда не забуду
О мире, где жить повезло,
Где, утренним блеском окутан,
Встаешь, до работы охоч.
И как-то не думаешь утром,
Что будет когда-нибудь ночь.
1959
КРУГОВОРОТ
Пахнут стога,
как чай свежезаваренный.
Теплынь. Июнь.
Душист простор полей.
И тонки кружева
верхушек хвойных
на небе,
Как трещины на старой пиале.
Причудливо
льют свой хрусталь без устали
Пичуги певчие, входя в азарт.
Какая юнь!
И вдруг я чувствую,
Что было так же
сто веков
назад.
Вновь, как пистоны с точечкой в округлости,
Летят с деревьев
семена весны...
Нет в мире ничего
древнее
юности,
Нет ничего
старее новизны.
1961
ТЕМНЫЕ КОНИ
Кони ночью бродят в овсе.
В темноте их бесформенны тени.
Ни души... И лишь шелестение...
Да луна прольет странный свет
Иногда...
Смирно бродят две лошади в жите
(Звук пофыркивания летуч),
Легким ржаньем — то громче, то тише —
Пересмеиваясь
чуть-чуть.
Их не видно. И лишь (слышат уши)
Шорох тел,
как мешок, неуклюжий.
Ворохнется там или тут...
Кони бродят себе. И жуют.
Что-то тайное чудится в этом:
В черном небе теплым летом,
Силуэт — за силуэтом,
Тонут лошади. Хрупают зерна...
Мирный шорох ночью просторной.
И еще не кричат петухи.
И откуда-то запах реки.
Хорошо как! Запомню все это,
И в ушах унесу, не в глазах:
Ночь. Тепло. Тишина.
Планета,
Где две лошади бродят в овсах.
1962
ВСЕ ГЛУБЖЕ В ЛЕС
Все глубже в лес: в тьму, в глушь такую
Иду я и смертельно тоскую.
Лишь белка вдруг, с вершины зеленой
Слетевши на обломанный сук,
Застынет, вся, на миг, изумленно:
«Какая ти-ши-на вокруг!»
Сама — вся миг, вопрос, чуть слышно:
Как глухо? как немо? как же так?
И хвост ее, изогнутый пышно,
Той тишины вопросительный знак.
Замрет, растаращит глаза, «как тихо!»
Зверек!.. И легче становится мне.
И нет уже ни беды, ни лиха
На этой, единственной, земле!
ВОЗРАСТ
Я перебежчик! Я тот ходок,
Что дует в даль, вздыхая часто.
Перебежал я рубеж годов:
Ведь каждый возраст — иное царство.
Как за спиной оставляют запад,
Вкрался я в пожилых заповедник.
А еще лет с десяток назад
Я жил в государстве тридцатилетних.
Глядел оттуда (помню чувство)
В страну — которым сверх сорока.
Она казалась мне вовсе чуждой,
Безмерно от меня далека!
Страна каких-то скучных, ветхих...
Такой, казалась, небось, и им —
Сорокалетникам тем чужим —
Страна пятидесятилетних?
А я все тот же! Я ни на миг
Не присмирел, не обмяк бесстрастно.
Я поезд, мчащийся напрямик
Сквозь разных возрастов государства.
Лишь бы он ехал — чуть-чуть потише,
Чтобы я видел, как сосны дышат,
Крыши, где стаями, к высоте,
Стоят фламинго антенных Т,
А полем солнечным — полз бы сонно,
И ждал, и простаивал, все смирней,
На полустанках летних сезонов,
У семафоров чудесных дней.
Чтоб надышался я в просторах этих!
В полях, где столько цветов кругом!
(Нарвать, пока стоит вагон!)
Чтоб не мелькали десятилетья,
Как Бельгия, за перегон.
1967
ПАМЯТИ ЛУЧШИХ
Умирают раньше всех
Самые светящиеся, лучшие!
Хамства, лжи вся эта карусель
Их сильнее мучает.
Те, что не жалели для других
Молодой души своей и доблести.
Жизнь в ответ и убивает их
По закону подлости.
В мире тлей и мире комарья
Тлеющий преуспевает рьяно.
А кто так и светится, горя,
Тот сгорает рано.
Звонкий жар их, золото души
Разбирают (втихаря, в сторонке)
Разная элита, торгаши —
На зубов коронки.
И они сгорают на кострах,
Их подстерегает глаз прицельный,
Так у соболя — кто главный враг?
Это мех его же
Драгоценный.
1977
В ОКЕАН
Когда берет
На Бога,
на испуг —
За горло — в оборот —
беда, неистова,
Не забивайся в угол, друг,
Не укрывайся в дом —
беги ты из дому.
В любви развал или насмарку труд —
Обратно, в тихую обитель быта,
Не лезь — затравленно -
как зверь в нору.
Скуля, вползает с лапой перебитой.
А ты иди!.. В свет или тень...
вперед!
Куда глаза…
В жизнь!.. В человечье месиво,
Где потрудней еще живет народ,
А весел все же,
головы не вешая.
Беги,
веселой злобой обуян,
Ты
из домашнего угара прямо
От рюмок, утешений, окон, рам...
Так корабли
во время урагана
Спасаются
в открытый океан.
ИМЯ ТВОЕ
Мертвые зовут живых,
Один закон над нами:
Сначала теряем любимых своих,
Потом уходим сами.
Но ради них, любимых,
Ради их жизни — в нас, —
Чтоб ни было, жить должны мы.
Чтоб свет их не погас.
Теперь я Тебя носитель.
Я Имяносец твой.
Хоть режьте меня, казните,
Я должен шагать: живой.
Я знамя Твое простер
Над выправкой офицера.
Вот так — шаг держит — парламентер —
Уже в наводимых прицелах.
март 1986
ПРОЩАНИЕ
(через десять лет)
Кончено. Ушла. Ушла навеки.
И меж нами: не моря, не твердь,
Господи, и не хребты, не реки...
То, что непреодолимо: смерть!
О, все кончено! Мы отлюбили.
Ты ушла, простилась с миром сим,
Не узнавши новых Черных былей
(С нас довольно войн и Хиросим).
Не услышав всех речей геройских,
Что там — может не гадать твой дух —
Только показуха перестройки?
Или перестройка показух?
Что сидеть чиновники, как дрофы,
Будут вечно, что дурак — турист,
Не аварии, не катастрофы,
Нет: безмозглость и авантюризм!
Господи, как хорошо, что сердцем
Не зайдешься вновь, от всех невзгод.
Там, где с мельницами бьется Ельцын,
Долговяз и худ, как Дон-Кихот.
Облака рыданьями разлуки
Где-то вновь прольются на поля...
А меж нами реки, словно руки,
Удивленно развела земля.
дек. 1987
|
