***
Когда вещи вдруг
раскрываются в себя
во всю свою бездонность
я закрываю глаза
и прижимаю к телу руки –
я силой сдерживаюсь
чтобы остаться целым
А они –
лишь беспомощные зеркала
поставленные друг напротив друга
что сами раскрываясь
входят одно в другое
и ранятся
Эти вещи
самораскрывающиеся
когда-то они захватят меня
внезапно
ПЕСЧАНЫЙ ГОЛОС
Состязание людей и земли -
могилы неизменно углубляются.
Будет ли в них светать?
Или воссияет тьма земная?
Пески белозубые вокруг,
пески паутинные,
и дерево это,
и гнездо с птенцами,
роза девичья
и перстень, как знак вечернего солнца, -
это все песчаное.
А люди –
они в пропастях сердец.
ТИШИНА
Подвёл меня Господь Бог
к великой тишине
и спросил:
что ты можешь
на ней написать?
Я сказал, что хотел бы
написать на этой вот тишине
ещё такую тишину,
ради вслушивания в которую
следовало бы неминуемо
создать этот мир.
Молча
стояла между нами
смолистая полесская ночь —
безграничная и безмолвная.
ГДЕ-ТО ПОШЁЛ ДОЖДЬ
Где-то
а может и здесь
пошёл такой дождь
дождь пошёл такой
что стало некому и некуда
вытаскивать
только что утонувшего
с самого утра
я сижу
за своим шатким столом
и никак не решаюсь
коснуться
собственного тела
ПРАЗДНИК ВОДЫ
Мокрая всё ещё
узкая твоя лодка —
целую ноченьку
плавал я в ней.
А как взошла заря
и раскрылась красно:
ах, какой водой пречистой
облил я тебя!
Или это изморозь
в огромных глазах твоих встала,
или это льдом тонким
вся речка взялась?
***
Линия береговая – это длительность озера,
а его вечность – это тучка,
что засмотрелась в гладь воды:
расцвела серебряно рыба,
светится - как вода,
радуется – как вода,
и как вода уплывает
за синий горизонт.
Этот горизонт ускользает
из нашего поля зрения
еще одной светлой рыбой:
игра неуловимых рыб нас очаровывает
и вынуждает тосковать
по первовечному времени,
первовечной туче
и воде первовечной.
***
Одна только возможность
существования конвоя
говорит о страхе человека
перед свободой, -
зато присутствие конвоя
приводит
к нестерпимой конечности
бунта и побега:
именно об этом и молчит конвой,
молчат об этом и те,
кого ведут по этапу, -
из этих
двух молчаний
вьет свое гнездо история.
Капля тишины
Мама,
уже возле нашего дома
сужается
тишины свиток сплошной.
Не зацвели
этим летом
ни тыквы твои,
ни мальвы.
То ожерелье,
что мы собрали
на побережьях ежедневных озёр
самосвёртывающихся,
уже слишком тяжело и холодно
для тебя.
На постели своей
светлой-светлой
ты всё меньше,
всё меньше.
ДЫМ НА УСТАХ
Имя твое – это берег
моего существования.
Благословляется на свет
твоим рассветным именем.
Им обозначаю каждый день,
молюсь им беззввучно
и целебно надеюсь.
Твоим именем заклинаю травы
и вызываю пьяные дожди,
повелеваю твоим именем
цвести степям и лугам.
Молчу так именем твоим,
что немеет во рту,
и дым священный
горчит на устах.
Я ТЕБЯ НЕ НАЗОВУ
Смотришь так далеко,
будто далеко в себя:
не тревожься, нет, -
я тебя не назову.
Там реки круглые
текут со стайками рыб,
что капризно промчались тут до рассвета,
когда еше день не упрочился, -
ты смотришь в них далеко,
будто далеко в себя.
Табуны безликих и чистых костров
блукают по бездорожьям,
ища призабытые источники света,
чтобы войти в него, -
ты смотришь в них далеко,
будто далеко в себя.
Хмель плетется и крутится,
желая уподобиться дню
и спрятать в прозрачности тех зверей,
которые еще не познали
от наших взглядов
обязательности тела:
не тревожься, нет, -
я тебя не назову.
ДЕКАБРЬСКИЕ СУМЕРКИ
Полет
тени хищника
в пропасть.
Истертая ногами
из-под земли
то тут, то там
чешуя холодная.
Разбросаны дома,
как выбеленные ветром
челюсти.
Нависают
из-под крыш
острейшие зубы
ледяные.
Зловещее время.
И, во все поле зрения,
до самого горизонта,
понакосматилась
серая шерсть.
В высоченном инее
безвыходно
блуждают люди.
В БЕЗВЕСТНОСТИ
Углубляются
дома,
как западни,
и вытаращивают
на туман
большие бельма
окон.
Заносит
острую клешню
вечерний Рак
с влажным золотым песком
на спине.
А глубоко внизу
в каждом
из домов давно ушедших,
бескрышных и бесстенных
лежат
времени неподвластно
лицом вверх
и смотрят в небо
люди.
И дрожит
в их подушечках пальцев
по огоньку.
Мечутся,
пугаясь
и безнадежно вырываясь,
тени.
ЗЕЛЕНЫЙ ПЛАЧ
1.
Глухо цокочут
в потоках листьев
белые камушки сорок.
Ветер их оголяет
и снова заливает
зеленым наводнением.
Тяжелеет
месячная серьга
смуглого августа;
завязь лета
собирается на ветках
в капли.
2.
Вторая серьга села –
старинная колоколенка:
не расцвести ей никогда
диким цветом шиповника.
Девушка вышла из нее –
куда же колоколенка делась?
А на веках девичьих
зеленая слеза.
Шелковая сорока
одним глазом – в ночь,
а другим – в день
засмотрелась:
рябеет.
Хоть грусти – не грусти:
все течет,
и травы –
как плач земли.
3.
Преждевременно
твои сорвались слезы –
посыпались в садах
сливы зеленые.
Перевод с украинского Анастасии Афанасьевой
|
