БЕРЕЗОВАЯ ВЕТОЧКА
Вчера, ножом с шинели счистив глину,
Я из окопа вылез и по склону,
Сменившись, с ротой отходил в долину
На отдых ко второму эшелону.
Весь снег с горы согнало к той минуте,
И ручейки, спеша, стремились мимо.
И стали резкими на талом грунте
Следы-воронки от разрывов минных.
Землею, талым льдом и ветром мая
Пахнуло так, что, опьянев, на камень
Я сел и, ничего не понимая,
Стал робко трогать веточку руками.
Все запахи земли перебивая,
От рук моих березовым настоем
Запахло. А березка, оживая,
Напомнила мне самое простое –
Под парусами жизни уходящий
Бумажный флот из книжки и тетради
И тот насквозь дождем промытый ящик,
Который я на дерево приладил.
Еще гостей в нем нет. Но скоро, скоро
Его займет скворец большеголовый…
Со всех сторон меня теснили горы.
А я сидел, твердя одно лишь слово:
«Россия – родина моя, Россия…»
И предо мной бескрайние вставали
Поля, как сны, от солнца золотые,
И города из пепла и развалин.
И как бы труден ни был подвиг ратный
На обагренных кровью горных склонах,
Я с камня встал и повернул обратно
К окопу от второго эшелона.
РОССИЯ
Гудели танки, пушки корпусные
Месили грязь и вязли до осей…
Знать, из терпенья вышла ты, Россия,
Коль навалилась с ходу силой всей!
Какой маньяк посмел подумать только,
Что ты покорной будешь хоть на миг?..
Россия – удаль гоголевской тройки,
Россия – музы пушкинской язык.
На тыщи верст – поля, леса да кручи,
В раздолье тонут синие края…
Где есть земля суровее и лучше,
Чем ты, Россия, родина моя?!
МАМА
В проломах стен гудит и пляшет пламя,
Идет война родимой стороной…
Безмолвная, бессонная, как память,
Старушка мать склонилась надо мной.
Горячий пепел жжет ее седины,
Но что огонь, коль сын в глухом бреду?
Так повелось, что мать приходит к сыну
Сквозь горький дым, несчастья и беду.
А сыновья идут вперед упрямо,
Родной земле, как матери, верны…
Вот потому простое слово «мама»,
Прощаясь с жизнью, повторяем мы.
И СНОВА НЕТ ПИСЕМ ИЗ ДОМА
Весна во рвы влетит с разбега.
Мешаясь с грязью пополам,
Опять полезет из-под снега
Забытый прошлогодний хлам.
То котелок, то клок соломы,
То штык, то каска с пауком…
И снова писем нет из дома,
И связь не ладится с полком.
К воде сойдут напиться ивы,
На кольях проволока сгорит.
И чайки спросят мертвых: «Чьи вы?» –
И будут плакать до зари.
Не плачьте, чайки. Злу и мукам
В краю родном исходит срок.
К чужой земле простерты руки
Размытых фронтовых дорог.
ОРИЕНТИРЫ
День и ночь над землянкой штабной
только дождь проливной.
Только стук
рассыпает, урча, пулемет –
то ль от скуки, а то ль на испуг
пулеметчик кого-то берет, –
вот и бьет
то по фронту, то вкось,
прошивая лощину насквозь.
А потом и ему надоест –
оборвет.
Ловит шорохи лес,
жаркий шепот поспешный: «Свои», –
в тьме кромешной
средь тихой хвои.
И опять над землянкой штабной
только ветер
да дождь проливной,
да нет-нет за стеной
часовой
на приступок опустит приклад.
Иль шальной недотепа-снаряд
прошуршит
и влетит в перегной.
Хорошо, если не по своим!
А по ним, по нему…
Не пойму,
хоть солдат,
почему
этот дым в дождь всегда сладковат?
На войне
в тесный створ блиндажа
что я видел?
Болотная ржа
всколыхнется,
ударит огнем –
и пошла вся земля ходуном.
Справа,
так мне сказал командир,
ель – мой первый ориентир,
слева взлобок, приметный едва, –
ориентир номер два…
Я постиг и душой и умом
то,
что в секторе было моем
с первых дней
до последнего дня.
Вот о том и спросите меня.
ИЗ ЭШЕЛОНА ВЫЙДЯ ПРЯМО В ПОЛЕ
Коротким было золотое детство.
Не дотянувши даже до усов,
Мы, не согнувшись, приняли наследство
В тот горький день из рук своих отцов.
Из эшелона выйдя прямо в поле,
Расправил я заплечные ремни…
Не неженками выросли мы в школе,
А сильными и честными людьми.
Не из романтики в мечтах о славе
Я сбросил куртку, а шинель надел;
Я книжку недочитанной оставил
И недоделал много нужных дел.
Не за наживой ненависть святая
Нас привела на чуждые поля, –
Чтоб «юнкерсы» над жизнью не летали
И без траншей и рвов цвела земля!
Чтоб кованной железом тяжкой бутсой
Мои поля захватчик не топтал.
Чтоб к строкам недочитанным вернуться,
Сдав про запас оружье в арсенал.
В ТРАНШЕЕ
Когда о доме, о семье
Поговорят друзья в траншее –
Теплей им на сырой земле
И на душе у них теплее.
У лейтенанта на висок
Из-под ушанки – прядь седая.
Удар. И зашумел песок,
На спящих пылью оседая.
И ничего, что пушки бьют
И затекли в обмотках ноги, –
Сюда, в солдатский наш уют,
Войне отрезаны дороги.
НА ЗАПАД
Поставленная девичьей рукой
в последнем русском выжженном местечке,
Мне с праздничною надписью такой
На КПП запомнилась дощечка.
Здесь был конец моей родной земли,
Такой огромной… Дальше шла чужбина,
Куда друзья мои уже прошли
И шли потоком танки и машины.
В нагольном полушубке под ремень
На перекрестке девушка стояла.
Веселыми флажками в этот день
Она нас всех на запад направляла.
Девчонке документы показав,
Я с легким сердцем перешел границу…
А у девчонки карие глаза,
Тревожные, как у тебя, ресницы.
ПОСЛЕСЛОВИЕ 1945 ГОДА
От Москвы до Эльбы
Во земле сырой
Наше поколенье
Выровняло строй.
Души отгремели,
Ватники истлели,
И навзрыд отпели
Белые метели.
Оступились войны
На друзьях моих…
Мертвые спокойны
За живых.
А ГДЕ-ТО В КАСИМОВЕ МАЛЬЧИК ВСЕ ЖДЕТ
Памяти пулеметчика С.Ф. Морозова
Ты в списках потерь и теперь под вопросом –
Ушла похоронка в семью,
И все ж среди павших в бою
Тебя не нашел я, Морозов.
Четырежды к небу земля на дыбы
Вставала у черного леса
И осыпью рушилась нам на горбы
В замесе огня и железа.
А где-то в Касимове мальчик все ждет,
Надеется, верит во что-то…
Но пушка в первую очередь бьет –
По пулемету.
МЫ ПРОСИМ ОБ ОДНОМ ТЕБЯ, ИСТОРИК
Был отступленья путь солдатский горек,
Как горек хлеба поданный кусок…
Людские души обжигало горе,
Плыл не в заре, а в зареве восток.
Рев траков над ячейкой одиночной
Других сводил, а нас не свел с ума.
Не каждому заглядывали в очи
Бессмертье и история сама.
Пошли на дно простреленные каски,
И ржавчина затворы извела…
Мы умерли в болотах под Демянском,
Чтоб, не старея, Родина жила.
Мы просим об одном тебя, историк:
Копаясь в уцелевших дневниках,
Не умаляй ни радостей, ни горя,
Ведь ложь – она как гвозди в сапогах.
|
