Я РАБОТАЛ ГРАВЁРОМ
Мне нравилась эта профессия.
До сих пор я ее
Не хочу забывать,
Не могу…
Молоточки стучали
Легко, торопливо и весело,
Как кузнечики утром
В траве на весеннем лугу.
И холодный металл
Распускался цветами-загадками,
Словно сам выходил я
На светлый некошеный луг.
Наклоняясь к земле,
Я легко говорил с куропатками,
Длинноносые вальдшнепы
Так и порхали из рук.
Неуклюжие утки
Пугливо шарахались в заросли,
Если я проходил
Возле мшистых болотных трясин.
Брал я в руки зайчат,
Говорил им приветливо:
- Здравствуйте!
И с зайчатами вместе
Бродил у берез и осин.
У меня под рукой
Распускалось замерзшее деревце.
Торопились ручьи
Золотистое солнышко пить.
Я работал гравёром…
Мне верится,
Искренне верится,
Что рука человека
Способна металл оживить.
1963
ВСЕХСВЯТСКАЯ КОЛОКОЛЬНЯ
Бесценную жемчужину посеяв,
Рожденную от тяжкого труда,
Прекрасный русский зодчий Федосеев
Себя оставил Туле навсегда.
Она взошла –
Восьмое чудо света,
За двадцать верст видна издалека,
Рванулась ввысь Всехсвятская ракета,
И в сторону качнулись облака.
Она пленяет мир своим несходством,
Иглой пронзая небеса насквозь,
Над современным типовым уродством,
Над всем, над всем,
Что после родилось.
Она парит над ханжеством, над ложью,
И утверждает правоту свою.
И я, ничтожный, у ее подножья,
Как бы у края пропасти стою.
И отойти от края нету силы.
И губы шепчут горестно: прости.
И ангел – златокудрый, белокрылый –
С нее слетает, чтоб меня спасти.
1990
РАЗМЫШЛЕНИЕ У РАЗВАЛИН
Вот в этой церкви
Меня крестили.
А после церковь
На слом пустили.
Мой юный крестный,
Не веря в Бога,
Обрядов древних
Держался строго.
И первым делом,
Придя к застолью,
Снимал он шапку
Пред хлебом-солью.
Вел образ жизни
Простой и трезвый:
В любви – открытый,
В работе – резвый.
Лишь раз позволил
Себе напиться,
Когда за церковь
Не смог вступиться.
А как – вступиться,
Когда – пикеты,
Когда – петлицы
И пистолеты.
Так убивалась
В народе вера.
Так наступала
Иная эра,
Эпоха страха,
Пора безверья.
Был крестный – личность.
А кто теперь я?
В земле далекой
Лежит мой крестный:
Попал в разведке
Под перекрестный.
А те, что церковь
На слом отдали,
В тылу глубоком
Не пострадали.
Теперь мы знаем:
Виновен Сталин.
А как нам жить-то
Среди развалин?
***
Жизнь коротка и судьба переменчива.
Но об одном лишь я Бога молю:
Боже, верни мне любимую женщину,
Ту, что навек больше жизни люблю.
Пусть она будет хоть трижды замужняя,
Пусть я ласкал ее только во сне,
Самая нежная, самая нужная,
Необходимая женщина мне.
Силой своей вразуми ее, Господи,
Что без нее мне житье – не житье.
Дай мне увидеть волос ее россыпи,
Дай насладиться улыбкой ее.
Не превращай меня в третьего лишнего,
Не омрачай мои светлые дни.
Как я тебя умоляю, Всевышнего:
Женщину эту отдай мне, верни.
Не превращай меня, Господи, в смертника,
Только одним меня можно спасти:
Вырви ее из объятий соперника,
Душу ее от него отврати.
Боже, внемли моим дерзким молениям.
Я от тебя ничего не таю.
Ни перед кем не вставал на колени я,
Перед тобой, не колеблясь, встаю.
Богу всесильному, Господу вечному
Эту молитву с надеждою шлю:
Боже, верни мне любимую женщину,
Ту, что навек больше жизни люблю.
1994
ПАМЯТНИК
Он летит на холеном коне у Невы.
Он идет по Кронштадту
В заморском камзоле,
Но такого, как в Туле,
Не встретите вы,
Чтоб с кувалдою царь,
Чтобы руки в мозолях,
Чтобы волос,
Густой, как в июне трава,
Падал чуть не до плеч
Водопадом волнистым,
Чтобы выше локтей
У царя рукава,
Чтобы фартук прожгли
Раскаленные искры...
Может, было такое:
Уставший слегка,
Царь работал,
Не делая мускулам скидку,
И приметил
В кузнечном цеху мужика –
Расторопного в деле
Холопа Никитку.
В толстокожих ботфортах
На шведский манер,
Наплевав,
Что работать царям не пристало,
Петр стоял у горна,
Молот – ручкою вверх,
На торец опустились ладони устало.
Подозвал он холопа Никиту к себе
И, охранную
Царскую грамоту выдав,
Повелел,
Чтоб у Тулы,
На речке Упе,
Быстро строил плотину
Никита Демидов.
Глухо ухали сваи…
Удары копра
Проплывали над сонным
Пустынным Заречьем.
Встал завод над Упой
По веленью Петра,
Словно памятник
Славным делам человечьим.
Сколько там,
над Упой,
Полегло крепостных,
Сколько пота смешалось
С волной ее синей,
Чтобы гром
Неуклюжих колес водяных
Далеко полетел
над простором России.
Любопытную вещь
Говорят старики,
Будто ночью
Спускается Петр с пьедестала
И проходит в цеха,
И включает станки,
И работает царь,
Как при жизни бывало.
Трудно верить,
Что памятник этот – царю,
Это просто кузнец
На мгновение замер,
Величаво, по-царски
взглянув на зарю
Воспаленными в сумрачной кузне
Глазами.
1962
ЕСЕНИН НА ТУЛЬСКОМ РЫНКЕ
Над Тулою всю ночь метель мела.
Угомонилась по утру не скоро.
Гудели над кремлем колокола
Старинного Успенского собора.
Тянулись к рынку санные следы,
Возы съезжались долгой вереницей.
В ожившие торговые ряды
Зашел Есенин – просто прицениться.
Под шапкой – золотистые вихры
Пальто изящно по последней моде.
Он вот уже недели полторы
Гостил у друга на пивном заводе.
Нестихшая гражданская война
Еще во всю на юге грохотала.
Москва была бедна и голодна,
А здесь кругом – то ветчина, то сало.
Он приглушил внезапную тоску.
С тяжелым вздохом вспомнив о столице:
«Теперь бы это сало к нам в Москву,
С голодными друзьями поделиться…»
Купи, сынок, купи, чай не беден! –
Певуче так над ухом прозвучало. -
А сколько стоит, бабушка? - Лимон! –
Что миллион керенок означало.
Сергей поправил пестрое кашне,
А бабушка, скосив свой глаз зеленый,
Промолвила: - Поройся-ка в мошне,
- Небось, там под завязочку лимоны…
Он на старушку ясно посмотрел
Прозрачными, как роднички глазами:
- Ну да какой же я миллионер,
- Я, бабушка, крестьянин из Рязани.
Был день морозный солнцем осиян,
И бабушка лукаво отвечала:
- Не ври, сынок, таких среди крестьян -
Я отродясь чегой-то не встречала…
Промчались дни – не сосчитать числа.
И зимний день сменяет день весенний.
Старушка та в небытие ушла,
В бессмертие ушел Сергей Есенин.
Мы все уйдем – таков судьбы закон,
Но слов старухи Тула не забудет.
Она права: Других таких, как он,
И не было,
И нету,
И не будет.
РИСУЕТ ПАРЕНЬ
Станиславу Ошевскому
Рисует парень старые дома.
Всем кажется, что он сошел с ума:
В округе строек гул не утихает,
А он в полотнах наше время хает,
А он рисует эти развалюшки,
Где на скамейках древние старушки,
Где на любом окне,
Куда ни глянь,
За стеклами мещанская герань.
Рисует парень старые дома…
А в тех домах –
История сама.
Он различает в каждой развалюшке
Наличников резные завитушки,
А по углам – наивных берегинь,
А в тех старушках –
Блоковских богинь.
Уж за домишком рушится домишко,
Вот почему торопится парнишка,
Задуманное дело не бросает,
Для правнуков те домики спасает,
В которых гаснет жизни кутерьма.
Рисует парень старые дома…
1990
ТУЛА
Пусть века притупили слегка
Твоих башен зубцы,
Пусть стоят твои храмы,
От времени зябко сутулясь,
На лице твоем светлом
Я вижу сражений рубцы
И твою биографию
Слышу в названиях улиц.
Добродушный мой город,
Ты выстоял в битвах эпох!
Звон мечей, посвист пуль
Нам доносят преданья живые.
Ни в какие века
Иноземный разбойный сапог
В предвкушенье побед
Не ступал на твои мостовые!
Это мало сказать,
Что делю с тобой жизнь пополам.
Ты несешь на виду
Славу новую, славу былую,
И как сын, что причастен
К твоим громогласным делам,
На колено встаю
И оружье твое я целую.
1973
***
Бывает труд нелегок и суров.
Но как прекрасен взгляд у мастеров!
Работа, как любимая жена,
В их ласковых глазах отражена.
У мастеров – не просто мастерство.
Для них работа – счастья торжество.
И к счастью в продолжение веков
Они ведут своих учеников.
Хороший мастер честью дорожит,
За легкою копейкой не бежит,
И совесть, что как стеклышко чиста,
Он не продаст за левые полста.
Не признает халтуру и калым.
Хороший мастер не бывает злым.
В руках напильник держит иль перо –
Всегда во взгляде светится добро.
1981
***
Мои друзья не мастаки в речах.
В их говоре живет такой обычай:
Вот, например, в затворе есть рычаг,
Но оружейник произносит – рЫчаг.
Так говорить привыкли с давних пор,
И земляков я осуждать не вправе.
Есть добрая профессия гравёр,
Но оружейник произносит – грАвер.
Есть у меня приятель.
Он не стар.
И учится к тому ж в вечерней школе.
Он знает хорошо, что он – столяр,
Но почему-то произносит – стОляр.
Конечно не правы мои друзья.
И всё же я не чувствую тревоги:
У них слова,
Как выстрел из ружья,
И прелесть слов –
В ударном первом слоге.
Не спорю, что грамматика права,
Что, осуждая, усмехнется кто-то,
Но я друзей ценю не за слова,
Не за слова ценю, а за работу.
1986
КОСОГОРСКИЕ ТРАМВАИ
Как будущего с прошлым связь живая,
В жару, в мороз во всей своей красе
Всё ходят косогорские трамваи,
Пересекая шумное шоссе.
Из зарослей зеленых, как из леса,
Выныривают, как из-под земли.
Пред ними замирают «мерседесы»,
«Тойоты», БМВ и «жигули».
Порой битком, порой полупустые,
Не ведая ни славы, ни молвы,
Они мелькают, красно-золотые,
Среди кустов, деревьев и травы.
Звенят под ними рельс стальные ленты,
Их знают все, кого ни расспроси.
Их запросто обходят конкуренты –
Автобусы, маршрутные такси.
Их путь усыпан то листвой, то снегом,
До сантиметра выверен маршрут.
И чинно, как положено коллегам,
Они друг друга на разъездах ждут.
Свой день трамваи начинают рано,
Едва рассвет коснется колеи.
И в них всё больше едут ветераны,
Пожившие ровесники мои.
Зря говорят, что кончилась их эра,
Что, мол, трамвай не стоит ни гроша,
Но в них живет такая атмосфера –
Особая трамвайная душа.
Трамваи нас порой увозят в детство,
Где солнце, небо, мамин каравай.
Трамвай – не просто транспортное средство,
Он в жизни нечто большее – трамвай.
2005
ВОЙНА
Сколько было мне?
Четвёртый годик.
В черном небе –
Белый столб огня.
Это надо мной прожектор ходит,
Чтоб от бомбы уберечь меня.
Сколько было мне?
Четвёртый годик.
Коваными траками звеня,
Черный танк мне пушку в грудь наводит.
Руки мамы – прочная броня.
Вой сирен.
Осколков злое пенье.
Матери в убежище с детьми.
Первые ребячьи впечатленья –
Ты попробуй их переломи!
Это всё у памяти в запасе.
Ночь. Бомбежка. Рушится стена.
Потому-то только в третьем классе
Понял вдруг, что кончилась война.
1982
В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Той женщине, стоящей в стороне,
Одетой скромно
В пестренький свой ситец,
Седоволосой женщине,
Не мне,
Пожалуйста,
Цветы преподнесите.
Мы будем пить за здравие моё.
Сегодня можно.
Мы к тому ж не дети.
Но только если б не было ее,
То и меня бы не было на свете.
1972
***
Вам такое, видимо, знакомо:
Не бродяга и не блудный сын,
Вдруг ушел из собственного дома
Муж, глава семейства, гражданин.
Юная, красивая, другая
Вырвала, схватила, увела…
Вызвали.
Три дня его ругали,
Выговор комиссия дала.
Говорим сочувственно:
- Бывает…
Вот вернется,
Вот порвет он с ней…
А любовь – она не убывает,
С каждым днем становится сильней.
Человек решительный и смелый
И не ворог счастья своего,
Что, скажите, сможет он поделать?
Что поделать сможет?
- Ни-че-го!
1979
КОЛЛЕКЦИОННОЕ ВИНО
Какая б ни была в России смута,
Какие б ветры ни подули, но
Сам Николай Романов почему-то
Не пил коллекционное вино.
Какая б жажда ни обуревала,
Какой бы гость ни постучал в окно,
Он никогда из крымского подвала
Не брал коллекционное вино.
Когда царили голод и разруха,
Гуляли тиф с холерой заодно,
У Ильича не доставало духа
Продать коллекционное вино.
Был Сталин до вина охоч и пылок
И в этом деле крепко преуспел,
Но даже он заветных тех бутылок
И мыслями коснуться не посмел.
Мы шли вперед то хорошо, то плохо
По гребням исторических дорог.
На что уж был Никита выпивоха,
Но свято ту коллекцию берёг!
И даже тот, кто золоту продался,
Кому стать «пятизвездным» суждено,
Не докумекался, не догадался
Продать коллекционное вино.
Теперь вот ни диктаторов, ни хунты,
И многое теперь разрешено,
И с молотка за доллары и фунты
Пошло коллекционное вино.
Мы связь времён бездумно разорвали,
О прошлом позабыли о совём.
Кака лес, как нефть, как уголь продавали,
Теперь мы нашу гордость продаём.
И вот порой, когда не сплю ночами,
Представлю вдруг,
А на душе темно,
Как, ухмыляясь, тянет англичанин
Моё коллекционное вино.
И до рассвета мне тогда не спится,
И над столом склоняюсь я один,
И кажется,
Что щиплет мне ресницы
Плывущий из далекой заграницы
Густой настой российских наших вин.
1990
НОВОЕ КЛАДБИЩЕ
Было здесь то ли поле, то ль пастбище,
То ли луг с изобильем цветов.
А сегодня вот – новое кладбище,
Всё в колючках железных крестов.
Ходят люди с потухшими лицами,
Провожая родных на тот свет.
Катафалки стоят вереницами,
И конца вереницам тем нет.
Что ни год – миллион или более,
Без природных причуд, без войны –
Население целой Монголии,
Население целой страны.
И всё шире пути безвозвратные,
И всё чаще маршрут в никуда.
И слышны уже звуки набатные:
Мор в России,
В России беда!
Кто смирит эту силу угрюмую?
Кто смягчит этот гибельный шторм?
А в Москве заседают и думают
Над внедрением новых реформ.
2005
***
Жена приехала, жена…
Вошла, волнуясь, как невеста.
И жизнь теплом окружена,
И всё становится на место.
Как радостен её приезд.
Он не событие – эпоха.
И на вопрос:
- Ну как ты здесь?
Отвечу взглядом:
- Очень плохо…
Жена приехала, жена…
Снежинки искрятся на шубке.
Вот демонстрирует она
Свои московские покупки.
А я, улыбки не тая,
Гляжу совсем не на гостинцы:
Жена приехала, моя
Вся – до кровинки,
До мизинца.
И мысли мрачные, как дым,
Уходят струйкой поределой.
И даже кажется цветным
Наш телевизор черно-белый.
Пока разлука не видна,
Хоть мало дней мы будем вместе.
Какое это счастье, если
Жена приехала, жена…
1979
***
Какое это счастье – быть любимым
И чувствовать себя необходимым
Полям, озерам, травам, перелескам
И небесам с неповторимым блеском.
Какое это счастье – быть любимым
И чувствовать себя неодолимым
Всей этой жизнью суетной,
В которой
Тебе любовь является опорой.
Какое это счастье – быть любимым
И чувствовать себя неповторимым,
Красивым, сильным, ловким, окрыленным,
Большой любви сияньем озаренным.
Какое это счастье – быть любимым
И чувствовать себя незаменимым
Для женщины родной, голубоглазой,
Которой этим счастьем ты обязан.
1981
***
Мне для счастья нужно мало:
Лишь бы солнце,
Лишь бы дождь.
Лишь бы видеть, как по шпалам
Ты на станцию идешь,
Как читаешь в электричке,
Затуманившись на миг,
Как волнуются странички
В пальцах ласковых твоих.
Мне для счастья нужно много:
Лишь бы месяц и мороз,
Наша поздняя дорога
По сугробам у берёз,
Тусклый свет, тепло печное,
Отблеск самых милых глаз
И безмолвие ночное,
Обнимающее нас.
1982
***
Мы с тобою на кладбище. Тишь и покой.
Здесь тебя я впервые увидел такой:
У могилы стоящей с цветами в руке,
Со слезинкою светлой на теплой щеке.
Здесь твой муж. Был здоров он и крепок вполне.
Он не в драке убит. Не погиб на войне.
И пускай говорили врачи то да сё…
Просто сердце его оступилось – и всё.
Серый мрамор стоит среди выцветших трав.
А на мраморе имя его – Вячеслав.
Добрый взгляд. И рубашка его нараспах.
Перед встречей забыл застегнуть впопыхах.
- Здравствуй, Слава! Не надо сердиться, родной,
Что сюда я приехал с твоею женой.
И не надо сегодня искать, чья вина,
Что она в этой жизни осталась одна.
Я стою с нею рядом. Стою и молчу.
- Ну, спроси меня, Слава, чего я хочу?
Я хочу, чтоб ожило в ней чувство любви.
Помоги ты ей в этом и благослови.
2005
|
