***
В двери прошлого я стучусь,
У тебя я прошу несмело:
Сказки детства пропой мне, Русь,
Те, что бабушка прежде пела.
Иногда, хоть заплачь, хочу
Я вернуться назад, к исходу —
Грызть зеленую алычу,
В ледяную кидаться воду,
В «красных — белых» играть всерьез.
(Обязательно в красном стане)
И стоять, коли плен, без слез
Под насмешками и хлыстами.
На лужок у плакучих ив
Вместе с улицей выйти строем
И, рукавчики засучив,
Душу тешить кулачным боем.
Сутки заполночь. Я не сплю.
Сказки бабушка вяжет рядом.
И старушку я так люблю,
Что иной мне любви не надо.
Бабка! Бабушка! Друг большой,
Ты любила меня, нахала.
Пахла кедром и черемшой,
Всей тайгою благоухала.
Знала многое — и сказать
Ты об этом умела прямо,
Моей мамы и друг, и мать,
Моего становленья мама.
И гордился я, и форсил,
Доходило когда до слуха:
«У Бузанской поди спроси,
Очень умственная старуха.
По земле побродила, чать,
И видала, считай, немало…»
Нет, не помню я, чтоб скучать
В детстве бабушка мне давала.
И с тех пор, с тех ребячьих дней,
Забываемых понемногу,
Лишь подумаю я о ней —
И потянет меня в дорогу.
В двери прошлого я стучусь.
У тебя я прошу несмело:
Сказки детства пропой мне, Русь,
Те, что бабушка прежде пела.
1967
***
Слушайте космические знаки
Нервами открытыми антенн,
Тявканье прощальное собаки.
Вечностью утащенное в плен!
Слушайте галактики гуденье,
Грозный шепот Млечного Пути.
Всемогуща сила тяготенья,
Тайное и вечное «Приди!».
В тьму зеленой лампою качну я,
Лунным легким пламенем облит.
Слушайте вселенную ночную,
Окаянный голос Аэлит!
1961
***
Тишина… Тишина… Тишина…
Ничего, кроме вздоха глухого.
Только выжатое до дна
Безъязыкое, пресное слово.
Только рифмы, как рифы торчат,
Только колются мысли колами,
Только сеет и сеет свеча
Начиненное копотью пламя.
И ни света уже, ни надежд…
Но внезапно, во тьме перегноя,
Прорастет из подземных одежд,
Точно зернышко, чувство живое.
Возмужает, покатится вдаль,
Молодыми ветрами гонимо.
И себя уже больше не жаль,
И обходит тоска тебя мимо.
И почуешь, склонившись к столу,
И всевышним себя, и ягою,
И крушит твое зернышко мглу,
Обрастая листвою тугою.
Вновь ты весел и жизнью обвит,
И стальное перо не обуза,
И — сродни неуемной Любви —
Над тобою беснуется Муза.
1967
***
В такую ночь не спать, а бредить,
Бумагу рвать, курить подряд,
Не слыша, как ворчат соседи
И что соседки говорят.
Устать, отчаяться — и снова
Писать и черкать вкривь и вкось,
И вдруг понять, что э т о слово.
Что слово нужное нашлось.
И позабыв и стыд, и совесть.
Будить родных и звать к огню,
Узнав в десятый раз, что повесть
Вконец измучила родню.
1954
***
Сыну Алеше
Мир ночей — и таинство, и чудо,
Рек озноб, и хохоток сычей,
Серый волк, Иванушкина удаль,
Переливы праведных мечей.
Кони травкой хрупают у плеса,
И лежит у ног, как стригунок,
Маленький, пока одноголосый,
Несмышленый вовсе огонек.
Вот теперь похож уже на паву.
Выгнул хвост дугою до реки.
И летят на смертную забаву
Майские железные жуки.
Кто там плачет! Филин или евнух?
Или это колдовство стиха?
Или стонет статная царевна
На суровом ложе пастуха?
Воют волки над бараньей тушей,
Сходят феи к речкам и ключам.
Так замри же, мальчик мой, и слушай:
В целом мире — над водой и сушей —
Сказки оживают по ночам.
1967
ВРЕМЯ
Спешат иль тянутся года,
А день и ночь — и сутки мимо.
Проходит жизнь неумолимо
В заботах боя и труда.
Мы часто видели в глаза
Все счастье жизни, всю тревогу,
И мы могли б о них сказать,
Чтоб захватило дух, ей-богу!
А нам все кажется, что время
Не так в строке отражено,
И не посеяно то семя,
Что нам посеять суждено.
1952
***
Намедни муза изменила мне,
В багрянце пятен крикнув: «Зауряден!»
И пусто на земле, как на луне,
И, как в похмелье, сам себе отвратен.
Ах, боже мой, какая стынь вокруг,
В глазах не тает снежная пороша,
И друг — не друг, и валится из рук,
Став непомерной, будничная ноша.
И не спасут ни лесть тебя, ни месть, —
Надейся, жди, не колотись об стену…
Измену женщин можно перенесть.
Как пережить поэзии измену?..
1969
***
Когда приходит неудача —
И все — из рук. И друг — как враг,
И люди добрые судачат
О том, что знают кое-как, —
Не пей вина. Вино не лечит,
Не жалуй жалоб и обид.
Они сгибают людям плечи, —
Наш век не розами набит.
Все в мире — труд и трата силы, —
Молва народная права.
Гуди, тяжелое точило,
Сверкайте искрами, слова!
Работай! Делом без отказа,
Одним лишь им, и день и ночь,
Ты можешь, должен, ты обязан
Себе неистово помочь!
1968
***
В детстве просто все и красиво,
Сам себе в сновиденьях — князь.
…Обойти я хотел Россию
Потихоньку, не торопясь, —
Так, чтоб медленно, как история,
Плыли малые города;
Чтобы дыбилось рядом море,
Неразгаданное всегда;
Чтоб открылось, как гибнут тучи,
Как изюбры трубят в ночи,
Как качают в руках колючих
Мелочь звездную кедрачи.
И пошел я дорогой тряской,
На ржавцах оставлял следы,
И томился я от неясной
Жажды подвига и воды.
Время таяло, осыпаясь
Желтизною берез на грязь,
И явилась иная завязь,
И другая настала связь.
Уж давно я не юн, не в силе,
И хотя не сижу мешком,
Хорошо бы мне по России,
Как бывало, пройти пешком.
Снится снова — иду я тощий,
Ни тоски, ни боли виска,
И дышу я водой и рощей
И теплом ржаного куска.
1967
***
Мы не воздухом — ветром дышим,
Не идем, а буравим тьму.
Ни под войлоком, ни под крышей
Нет пощады здесь никому.
Здесь закон для всех одинаков:
Раз работа — огонь из глаз.
Тянут нарту вперед собаки,
По глазам понимая нас.
Берег Баренцева моря.
1952
***
В крови у нас гнездятся быль и небыль —
Пещер дымы?, земных разломов дно.
Так петухов, наверно, тянет небо.
Пусть изредка. Туманно. И темно.
Они кричат и хлопают крылами.
Срываются в отчаянный полет,
И грузные, как из вселенной камень,
Горячей грудью расшибают лед;
Окрест взирают из последней мочи,
Как у родного дома пилигрим,
И горлом окровавленным хохочут
Над изжитым ничтожеством своим.
1973
***
Мне порою мерещится чудо,
Будто юность вернулась, звеня,
Будто вновь я всесилен, — и удаль,
Как волна, подпирает меня.
Все, как прежде. Я смел и отчаян,
Снова жить мне в глуши, без жилья,
И дубок мой дырявый отчалил
От причала, где мама моя.
Вновь брожу я по тундре и рощам,
Позабыв и уют и вино.
Но стихи говорят: «Мы не ропщем,
Мы и сами бродяги давно».
Вновь заносит меня на болота,
На гольцы, где чернеют орлы.
Журавли мне роняют с полета
Позабытое мною «курлы…»
Песня синего моря и суши,
Тишину в наши уши пролей.
…И природа врачует нам души
С деликатностью мамы моей.
1972
***
В студеный сон вороний
Луна вонзила рог.
В ночи молотят кони
Сумятицу дорог.
Подков каленых дроби, —
Сугробы — стороной.
И нижется, как ропот,
Качаясь, коренной.
Кричит возница: «Ну-ка!»
Во тьме бодрит коней.
Зализывает вьюга
Каракули саней.
И вот — в глуши гранитной,
Как взорванный снаряд,
Гремят грома? Магнитной,
Огни ее горят.
И чудятся в железе,
Заметные едва,
Неведомой поэзии
Начальные слова.
1931
***
Осины синие, босые
У заливных твоих лугов,
И смотрит в Смолино Россия
Легко белками облаков.
Кигиканье послушай чаячье,
Тихонько к берегу причаль…
И вдруг рождаются нечаянно
Твои отрада и печаль.
И славно дышится в покое,
И легок возраст оттого,
Что не сгибает нас былое,
Как будто не было его.
1970
РАБОЧЕМУ КЛАССУ УРАЛА
Мы с детских лет твою носили робу,
Твои заботы чтили и права,
Твои крутые, как металл на пробу,
До капельки весомые слова.
Ты верил нам, как верят людям взрослым,
Работу дав — начало всех начал,
Ты нас, мальчишек, обучал ремеслам
И мудрости житейской обучал.
И мы росли и обретали силу,
Отчизне присягая и труду,
И доменным огнем нас прокалило,
Как прокаляет флюсы и руду.
Возненавидев скуку и безделье,
Мы шли с тобой все тверже и смелей,
И в горький час, и за столом веселья,
Живя по правде, по одной по ней.
Пусть не металл теперь точу я — слово,
Пускай мартены лица нам не жгут,
Но честный стих бетонщика Ручьева
Есть тот же подвиг и нелегкий труд.
Бывает, право: свой удел поносим
И, зря испортив множество чернил,
Себе твердим, что это дело бросим
И что предел терпенью наступил.
Но слышим голос басовитый, ясный:
— Эге ж, ребята, неважны дела,
Выходит, что учил я вас напрасно
Упорству огневого ремесла…
И больше — ни попрека, ни укора.
И вновь для строчки — страдная пора,
И безразличны вопли щелкоперов,
Шипенье гастролеров от пера.
И в добром слове обретая веру,
Ты снова — сын в кругу своей семьи,
И точишь сталь по вашему примеру,
Уральские товарищи мои.
Я ваш не потому, что я когда-то
У вас учился тайнам ремесла,
И не по праву сына или брата —
По крепости душевного родства.
Нет, не пропиской — твердостью закала
Гордился по закону на войне,
Когда рвались дивизии Урала
Через огонь и выжили в огне!
Вот почему мне дороги до гроба,
Вот почему — и долг мой, и права —
Твои крутые, как металл на пробу,
Весомые до капельки слова.
1959
***
На поле боя падают солдаты,
Дрожит на касках свет далеких звезд.
И синие холодные Карпаты
Заносят снегом братский их погост.
Во имя нашей Родины и чести.
Солдатской дружбой спаяны в одно,
Бойцы победу добывали вместе,
Не всем дойти до цели суждено.
Они погибли, доверяя свято
Победе нашей, что должна прийти.
На поле боя падают солдаты…
Не забывайте павших на пути!
Чехословакия,
1944
МАЛЬЧИК НА ДОРОГЕ
Мальчишка мне попался на дороге,
Он шел, смотря из-под опухших век,
Русоголовый, маленький и строгий,
Узнавший горе русский человек.
Его станицу пушками разбили,
Чужие люди в дом вошли и в сад.
Где папа с мамой мальчика любили,
Где папа с мамой мертвые лежат.
Трещали крыши от огня в колхозе.
Бродил в лощинках, запинаясь, дым,
Ревели танки, сокрушая озимь,
И мальчик шел. И пепел плыл над ним
Земли сожженной черное молчанье.
В его глазах отчаянье и страх.
…А в этот день шутили англичане
В кругу своих детей. На островах.
А в этот день, закованные в панцирь,
На якоря поставив корабли.
Крутили патефон американцы
От плачущего мальчика вдали.
Он ковылял устало по проселку
И вдруг увидел нас в пыли, в дыму.
Мы в этот день форсировали Волгу.
Мы шли к нему. К мальчишке своему.
1942
МАЛЬЧИКАМ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ
От мешков вещевых горбаты,
От винтовок и станкачей, —
Отбиваясь, брели солдаты
В черный чад фронтовых ночей.
Молчаливые, точно камень,
Шли в крови вы и соли слез.
Я тащил вас, скрипя зубами,
По ничейным дорогам нес,
Чтоб потом, в свой черед и муку,
Плыть на ваших руках, в бреду,
По горячему, словно уголь,
Будто кровь молодая, — льду.
Мы бывали хмельны без водки —
Нараспашку рванье рубах!
И любовь моя — одногодки —
Умирали в моих руках.
Умирали: «Ах, мама милая.
Через слезы ты мне видна…»
И была вам порой могила
В час несчастный — на всех одна.
Я вас помню в кровавых росах,
Где — разрыв, а потом — ни зги,
Ваши грязные, как колеса,
Задубевшие сапоги.
Ваши выжженные шинели,
Тенорок, что в бою убит,
Ваши губы, что занемели
И для жалоб, и для обид.
Сколько прошлое ни тряси я —
Все одно и то же, как стон:
«Лишь была бы жива Россия
Под зарею своих знамен!».
Я запомнил навек и свято
Ржавый дым и ожог жнивья,
Дорогие мои ребята.
Мои мальчики, кровь моя.
Грубоватые и земные,
Вышло — голову вам сложить,
Вышло — вас пережил я ныне,
Дай бог память не пережить.
Ни забвенья тебе, ни тленья —
И надежда, и боль веков —
Легендарное поколенье
Непришедших фронтовиков.
Вас запомнят века другие,
Всей безмерной земли края,
Братаны мои дорогие,
Мои мальчики, кровь моя…
1972
***
В солдатском зеркальце случайно
Увидишь свой висок седой,
И станет на душе печально,
Что ты уже не молодой.
Но завершив атаку дружно,
Где столько крови утекло,
Поймешь, что хмуриться не нужно,
Что лжет бездушное стекло.
В полях, снарядами избитых,
И ты, сражаясь на бегу,
Не дал Отечество в обиду.
На разграбление врагу.
И ты спешил со всеми рядом,
Не уступая никому,
И седина твоя — награда
Тебе и делу твоему.
Пусть время лица наши сушит,
Пусть в стеклах — белый пепел дат, —
Не в стужу зеркала, а в душу
Взгляни — и улыбнись, солдат.
1943
***
Когда-нибудь, когда пройдет война,
И наш народ отпразднует победу,
И вновь посеет пахарь семена, —
Я на могилу к матери приеду.
Там шелестят березки в тишине,
Там чуть дрожит железная ограда.
Враг не топтал твоей могилы. Мне
И это, мама, ратная награда.
…Горит металл. На поле тлеет пень.
— Ты жив, солдат! — кричит сосед соседу.
Придет победы день. И в этот день
Я на могилу к матери приеду.
1944
***
Ивану Стаднюку
Горизонт горел, как факел…
Кольт и шашка — на двоих.
Мы с тобой тряслись в атаке
На конях нестроевых.
Мы кричали что-то вяло
С прытью явно тыловой.
И металось из металла
Крошево над головой.
Седла новые скрипели.
Кони ржали и не шли
В этой огненной купели,
В этом хаосе земли.
Пули ныли тонко, тонко…
Мокла с поводом ладонь…
И тоскливей жеребенка
Подо мной заплакал конь.
И дышал он, точно птица.
Угодившая в беду.
Стал качаться и валиться,
Умирая на ходу.
Молодые… Жить охота…
Ты мне крикнул на скаку:
— Не добраться пешим ходом,
Прыгай, что ли, за луку!..
Шел конек с двойною ношей.
Пули пели, как лоза.
Были мы с тобой моложе, —
Кости, кожа да глаза.
И тащил нас в муке слезной,
Не щадя мосластых ног,
Безотказный конь обозный.
Уцелевший твой конек.
Френчей рябь… Рычанье пушек…
Шашек всплески… Дым в аду…
И покойники фон Буша
У Ловати на виду.
Танк торчал горой негрозной.
Через рваное жерло
Кровью мертвою, венозной
Пламя черное текло.
И тряслась в дыму пожара,
Пробиваясь напролом,
Поразительная пара
На седле и за седлом.
Генерал увидел это,
Заломил усы дугой:
— На Пегасе — два поэта,
Тесновато, дорогой!
Те заботы — не заботы, —
Подозвал кивком бойца.
— Дать писателю пехоты
Заводного жеребца!..
Я изрек посильным басом,
Оттерев дружка плечом:
— Тут Пегасы и Парнасы
Совершенно ни при чем!
Тут совсем иные сферы,
И о том, как видно, речь:
Бережешь себя сверх меры —
Душу можешь не сберечь…
Мы палили самокрутки.
Грозно морщили мы лбы.
Генерал сказал: — Увы!
Знаешь, друг, солдат без шутки —
Это каша без крупы.
Слушать мне смешно немного
Поучения юнца.
Забирай-ка, парень, с богом
Заводного жеребца!
А не то… —
И сунул бардам
Под нос пуд костей и жил.
…За немецким арьергардом
Эскадрон в ночи спешил.
И на тех тропинках подлых,
Полных выбоин и ям,
Два бойца мотались в седлах —
Сорок лет напополам.
А земля в жару дрожала…
А металл живое рвал…
И сказал ты вдруг: — Пожалуй,
Прав казачий генерал.
На Дону ли, на Шелони,
В яром зареве огня.
Боевые наши кони
Есть Пегасова родня.
Ибо честные поэты —
Поголовно все — бойцы.
Мы не люди без победы,
Не жильцы и не певцы.
Впрочем, это — прописное,
Будто небо и земля…
И тащились наши кони,
Понимая шенкеля.
И заря вставала ало
Вместе с синью полевой.
И металось из металла
Крошево над головой.
Северо-Западный фронт.
1942
***
Видно, так судьба связала нас,
Что вовек не смогут позабыться,
В черноте ночей Новочеркасск,
Мертвая Цимлянская станица.
Может статься, свидимся с тобой
На вокзале южном или в чайной,
Сдавлены домами и толпой,
Встречей оглушенные случайной.
Погляжу в горящие глаза —
Вспять начнут раскручиваться годы:
Над Одессой рушится гроза,
На дыбы бросая пароходы.
«Мессера» вгрызаются в причал
Без пощады, как исчадье ада.
И пожары корчатся, крича
Челюстями, черными от чада.
Вспомню годы, рвавшиеся в стих,
И, благословляя эту встречу,
На костре волос твоих густых
Отпылавший пепел я замечу.
И прощаясь, может, навсегда,
Благодарен буду среди гула,
Что былые вызвала года,
На минуту молодость вернула,
1946
***
У Байкала легкими ночами,
Где костры себя сжигают в дым,
Я брожу с котомкой за плечами
По дорожкам каменным крутым.
В тишине я слушаю живое,
В обнаженной памяти храня
Крик кедровки, бормотанье хвои,
Доброту и ненависть огня.
В голубой одежке из тумана
Селенга проносится, быстра.
Мечутся на зелени урмана
Крылья ястребиные костра,
Потихоньку звезды потухают,
Скоро с неба кинется заря.
Хорошо водиться с пастухами,
Не спеша о жизни говоря.
Сухостой топориками рушим,
На углях оленину коптим.
…Телу нужен отдых. Нашим душам
Много больше он необходим.
1965
|
