***
Плещет море у самых ног.
Люди странствуют по песку.
Но и на людях одинок
каждый, зная свою тоску.
Всякий помнит о ней. Любой.
Знает боль её наизусть.
Ни волной не смыть, ни толпой
эту вбитую в сердце грусть.
Здесь улыбки - взгляни на всех -
предназначены лишь себе.
Даже дружный и громкий смех -
тут лишь плач о своей судьбе.
Здесь в потёмки чужой души
не спускаются с фонарём.
... Пляж и море так хороши!
Мы вернёмся сюда вдвоём.
Душ тоскующих волчий вой
заглушит нам шорох песка...
Через год мы сюда с тобой
возвратимся наверняка.
***
В прямом ли, в переносном смысле,
но ключевой была вода
в сосудах, что на коромысле
качали бездна и звезда.
Между блаженством и бедою
отсчитывавшие часы,
сосуды с ключевой водою
покачивались, как весы.
Часов почти не оставалось
и обнажалось дно у дней,
но и оставшаяся малость
казалась вечности длинней.
Вода была ведь ключевою,
но, отводя мою беду,
не знала и она, чего я
еще от будущего жду.
***
Вот и вновь то восторги, то смута
и в хоромах, и в каждой избе...
Видно, выгодно это кому-то,
но, конечно, Творец, не тебе.
Вроде б веруем, но невдомек нам,
что в душе надо вырастить храм,
и, к экранам прильнув, а не к окнам,
мы лукавым вверяемся снам.
Кем же стержень из жизни был вынут,
коль звездою нам сделалась мзда,
и хоть мертвые срама не имут,
но сгорают за нас со стыда?
***
Покарай меня, Господи Правый!
Не пускай, меня, грешного, в рай.
Пригрози самой лютой расправой,
но соломинки не отбирай!
Не затем она мне, чтоб в надежде
жить на некую райскую весть,
а затем, чтоб, хватаясь, как прежде,
за неё, я бы знал, что Ты - есть.
Пусть от этой соломинки прока
никакого, - но не отбери!
Да, не вникнул я в Слово Пророка
и все храмы и монастыри
за версту обходил... Шёл по свету,
уклоняясь от праведных мест...
Но при этом соломинку эту
нёс, как будто нательный свой крест.
***
Свет в тоннеле... Еле-еле
различимый луч вдали.
Неужели в самом деле
мы надежду обрели?
Обрели ли? Обретали
и теряли столько раз
мы и высь её, и дали,
ибо луч далёкий гас.
Но тоннель, пролёгший между
входом в мрак и дверью в свет,
твёрдо знает, что в надежду
троп иных, чем вера, нет.
Что ж? Поверим еле-еле
различаемым лучам?
Может, выход из тоннеля
в этот раз и вправду - там?
Впрочем, свет - всё ярче... Солнце,
как твой луч сюда пророс?
Чёрт возьми!.. На нас несётся
по тоннелю паровоз!
***
Поэзия, - а не стихосложенье, -
не стоит даже жалкого гроша,
когда не совершает обнаженья
в ней в общем-то стыдливая душа.
Душа того, кого зовут поэтом
и у кого иного нет пути,
чем исповедь перед глумливым светом
в надежде отклик в ком-нибудь найти.
Он словно невзначай проговориться
о том обязан, что для всех - табу.
Ему простят. Всё, кроме той страницы,
где исказит он грех свой и судьбу.
***
Там, за заброшенным садом,
в сонмище неразберих,
бродят с живущими рядом
те, кого нету в живых.
Мирно беседуют, сводят
счеты они меж собой,
а на чудном небосводе
светится шар голубой.
Это, конечно, нелепо,
только ведь вот же оно -
вроде вокзала и склепа,
объединенных в одно.
Сущий от тех, кого нету,
вовсе там неотличим:
все населяют планету
существованьем своим.
В сущности, что здесь такого,
и почему нас знобит?
В небе прибита подкова
там, где был месяц прибит...
***
Слова все суетны и мелки,
но – не в молитве и мольбе.
Сошлись на циферблате стрелки,
как свет мой клином – на тебе.
Горит свеча в неравной битве
со тьмой... Найти бы лишь слова,
достойные звучать в молитве
или мольбе... И трын-трава
все остальное... Мне ли в прятки
играть с тобой, моя судьба,
в году, в котором три девятки –
как знак астрального герба.
Молю, чтоб не растаял в Лете
наш лед и зной... Молю, молюсь...
А новое тысячелетье
нулями катится на Русь.
ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ
Меж двух стеклянных пузырей
струя песчаная сочится.
Ни медленнее, ни скорей
беде и счастью не случиться.
Перетекающий песок,
чья меряющая сыпучесть
не столько серебрит висок,
сколь причащает Бездне участь.
Что бездна? Синь и свет без дна.
Струится луч песка отвесно...
На небесах у нас одна
звезда... Но сколько прячет Бездна?
РОЖДЕСТВЕНСКОЕ
Свет ли сыплет белой тенью
или падает листва?
Новый снег как наважденье
накануне рождества,
то есть в самый день рожденья
необъятного родства.
Заметаются зигзаги
просверлившей тьму стрелы.
Припадем и мы ко фляге
снежной браги белой мглы.
Не сыскать врага в овраге:
все вокруг белым белы.
Все размазаны по кругу,
по руладе соловья,
возвращающего вьюгу
прямо на круги своя.
Это ворог или морок,
заморочивший меня?
Это порох или ворох
сучьев посреди огня?
Белым пламенем метели
разгорается костер,
но на пламенной постели
красных искр никто не стер.
Лед не в лед. Но влет не бейте
сердце горе-кораблю.
Я поверю только флейте
то, как я тебя люблю.
***
Рвется пятен родимых
пуповинная нить.
Никого из любимых
не хочу хоронить.
Отче, в пищу надежде
даждь хоть жеваный жмых.
Прибери меня прежде,
чем любимых моих.
Но, слукавив немного,
слезы им осуши:
заслужил, мол, у Бога
я бессмертье души.
И шепни мне полслова
хоть в раю, хоть в огне,
что они все здоровы
и не плачут о мне.
Дай мне, Боже, хоть это
для начала – а там
научусь с того света
помогать им и сам.
***
И помнилось: вот он, самый верх
в повороте Колеса Фортуны.
Выше этой не пророчат вех
спиц его натянутые струны.
Так замри, мгновение! Но - нет:
приводной цепи не рвутся звенья,
и вращенье вечное планет
не даёт остановить мгновенья.
Тщетно всё: и крик «остановись!»,
и угроза перерезать вены...
Долог только путь, ведущий ввысь,
а паденье с высоты - мгновенно.
Тщетно всё: заслуги, чин и стать:
в ночь, которой нет ещё названья,
Колесу Фортуны должно стать
просто колесом колесованья.
НЕСКОЛЬКО СОВЕТОВ СЫНУ
Если ходишь наудачу,
неудача – не просчет.
Просто в данном деле, значит,
вышел нечет, а не чет.
Если милая не любит,
ты здесь тоже ни при чем.
В ясной речке тайной глуби
не отыщешь нипочем.
Если комом от обиды
слезы душат, будто кость,
не считай, что карта бита:
пригодится в деле злость.
Но и взяв судьбу за глотку,
не прикидывай барыш,
ибо каждую находку
ты утратой возместишь.
Не считай, что в схватке правой
сходит с рук любой подвох:
и у правых нету права
бить неправого в подвздох.
Если даже спас кого-то,
будь не горд, а просто рад:
в этом мире все равно ты
перед кем-то виноват.
Не кичись, что сделал много,
дескать, больше не могу:
все равно ты, слава богу,
перед кем-нибудь в долгу.
***
Те и уходят, кому нет замены.
Как не пресытишься ими ты, рай?
Молча уходят за край Ойкумены,
там, где у льдины подтаявший край.
Всё. Не доспоришь уже. Его нету.
Всё. Не докажешь ему ты, что - прав.
Он-то ведь взял и шагнул прямо в Лету,
вмиг правоту свою так доказав.
Он-то ведь взял альпеншток и верёвку,
взял и ушёл на ледник навсегда,
чтобы минутную вашу размолвку
сделала вечной расщелина льда.
Что же уходят за край Ойкумены
раньше всех прочих - давай, подсчитай! -
именно те, кому нету замены...
Ради чего тебе столько их, рай?
***
Воздух и вода, земля и пламя,
ну и Аристотелев эфир, -
вот и весь набор стихий, стихами
озаривший наш подлунный мир.
Впрочем, ведь из тех же элементов
всё, что суще, тоже состоит, -
и каррарский мрамор монументов,
и Парнаса кварцевый гранит.
Всё, что ни на есть у нас в Подлунной:
пруд и поле, роща и костёр,
и туман, который над лагуной
млечное крыло своё простёр, -
словом, вся вещественная проза,
весь материальный этот мир -
даже тень Родосского колосса,
и вода, и камень, и эфир -
от стихов почти неотличимы,
ибо - дети все стихий одних...
Но стихи из-за одной причины
не похожи сущностью на них.
Та причина - не любовь, не ярость,
а святая вера в силу слов:
скажем, в то, что одинокий парус
счастье в буре обрести готов.
...Паруса Поэзии от ветра
напряглись - и, значит, победит
все стихии искренняя вера
в то, что слово твёрже, чем гранит.
***
И впрямь взаимо-недо-пониманью
присущ, наверно, собственный закон,
который как бы отделяет гранью
ещё не перешедших Рубикон
от всех, кто перешёл... Оно нависло,
как туча, тень которой столь густа,
что в ней слова, исполненные смысла,
звучат как те, в которых - пустота.
И только там, за Рубиконом, найден
звучанью смысл, и он для всех - един.
Слова сродни там каплям виноградин
и парусам корсарских бригантин.
Там вещий смысл, невольный пленник звука,
освобождён от разночтенья - и
взаимо-недо-пониманья мука
там не терзает тех, кто там - свои.
Что ж: перейдём свой Рубикон - и, словно
перед сраженьем, помолившись вслух,
как меч из ножен, извлечём из слова
прозрачный смысл, незримый, будто дух.
Пора, пора извлечь клинок из ножен,
явив свеченье духа во плоти:
ведь что ни говори, а жребий брошен,
и Рубикона вспять не перейти.
***
Ещё порывы ветра не ослабли,
но дождь - прошёл. Пора, мой друг, пора...
Не мирозданье ль уместилось в капле,
трепещущей на кончике пера?
Пора, мой друг... Чай, мы не летописцы,
по княжьей воле правящие вязь.
Пора, мой друг. Пора поторопиться,
пока перо не потеряло связь
не с прошлым, а с еще ненаступившим!
Пока в нас озарение живёт,
давай хотя бы начерно запишем
всё, что уже провидим наперёд.
Живая плоть пульсирующей жижи
на кончике пера... И белый лист.
Пора, мой друг: грядущее всё ближе,
а этот лист всё так же бел и чист.
***
Не за горой уже конец дороги:
четыре пятых пройдено пути.
Не подвести бы близких, а итоги,
наоборот, пора бы подвести.
Что ж: сложим, перемножим и поделим,
и, может, не останемся с нулем,
когда не дням итоги, не неделям,
а пройденному в целом подведем.
Ведь целокупность не одно и то же,
что перечень побед и неудач,
а потому судьбу нам подытожит
пусть все-таки судья, а не палач.
***
Пройти весь путь. К исходной точке
в конце концов опять прийти.
Просить у Бога об отсрочке
конца и этого пути.
Начать иной, что ненароком,
но всё же снова приведёт
не к истине, а лишь к истокам
своим, свершив круговорот...
Начать с начала эстафету
и вдруг постигнуть, что вся суть -
в том, что тебя ведёт по свету
отнюдь не промысел, а - путь.
Путь, не тобою проторённый,
а следовательно, - не твой.
И, сединой посеребрённой,
об стенку биться головой:
мол, где хотя бы очертанья
твоих твердынь, твоих небес?
Какой идальго скачет к тайне
твоей - с копьём наперевес?
***
Сквозь зелень листьев льет июльский дождь.
Окно, оно его картине – рама.
В сырой земле, в одной из мокрых рощ
растворены мои отец и мама.
Растворены, и крепко на затвор
к ним от меня пока закрыты двери,
и лишь через окно в зеленый двор
мой взор как будто ищет две потери.
А дождь – хотя и весь он из воды,
он все-таки лишь ливень, а не море:
в нем нет солоноватости беды
и горечи доподлинного горя.
Но кажется, что льется этот дождь
с небесной высоты под землю прямо...
В сырой земле в одной из мокрых рощ
растворены мои отец и мама.
***
Свет себя изо тьмы добудет,
и да будет свечою мрак.
Я не верю, что так и будет,
хоть и знаю, что будет так.
Да развеется зимним страхом
улетающей стаи дым.
Я не верю, что стану прахом,
хоть и знаю, что буду им.
|
