СЕРГИЮ РАДОНЕЖСКОМУ
Старец святой, работяга игумен.
Слышишь и хохот, и стон?
Мир взбеленился и стал он безумен.
Как его взять в угомон?
Смысла не видит он в Божьем законе.
Он и не нужен дельцу.
Вот на коленях пополз он к Мамоне
И к золотому тельцу.
Ах, неужель не спасёт его снова,
Мир принося и любовь,
"Спас" живописца Андрея Рублёва,
Не обновит его вновь?
***
Теперь твоя мечта пошла на убыль,
А помнишь ли, как, маленькая, ты
Оструганный березовый обрубок
Тихонько пеленала в лоскуты.
Не притворялся твой малыш, а замер.
В ту пору ты придумала сама,
Что вдаль глядел он круглыми глазами,
Исполненными грусти и ума.
Мальцу хотелось странствовать в дороге.
И он мечтал о подвиге большом.
Но неподвижны были руки, ноги,
Очерчены твоим карандашом.
Потом устав от кукол настоящих,
В чулане ты достала не дыша
Набитый хламом позабытый ящик -
Каморку все того же малыша.
Там среди гаек, тонких медных трубок,
К фанерной стенке прислонясь плечом,
Лежал простой березовый обрубок,
Уже не говорящий ни о чем.
СТАРАЯ СКАЗКА
Шли три друга тропою тесной,
Пели песни, был путь далёк,
Шли три странника в день воскресный;
Боб, соломинка и уголёк.
Хорошо им шагалось в ногу,
Каждый радовался душой,
Но друзьям пересёк дорогу
Полевой ручеёк небольшой.
Уголёк золотой напрасно
Невесёлую начал речь:
"Я боюсь, я в ручье погасну,
Я хотел бы обратно в печь".
И пока он так хныкал громко-
О себе не подумав вполне,
На ручей тот упала соломка
И сказала: "Иди по мне".
Он пошёл. И соломка сгорая,
Догадалась, что смерть близка.
Приняла их вода сырая -
Голубая печаль-тоска.
Боб, на что уж был крепок, да ладен,
Не рискнул им помочь в беде,
Взял и лопнул от смеха, глядя,
Как друзья его тонут в воде.
Так вот сразу троих и не стало.
Жизнь добра была, смерть - глупа.
Через поле ползла устало
Потерявшая их тропа.
ДЕВОЧКА И КУКЛА
Теперь твоя мечта пошла на убыль.
А помнишь ли, как маленькая ты
Оструганнный берёзовый обрубок
Тихонько пеленала в лоскуты.
Не притворялся твой малыш, а замер.
В ту пору ты придумала сама,
Что в даль глядел он круглыми глазами,
Исполненными грусти и ума.
Мальцу хотелось странствовать в дороге,
И он мечтал о подвиге большом.
Но неподвижны были руки, ноги,
Очерчены твоим карандашом.
Потом, устав от кукол настоящих,
В чулане ты достала не дыша
Набитый хламом позабытый ящик -
Каморку всё того же малыша.
Там среди гаек, тонких медных трубок,
К фанерной стенке прислонясь плечом,
Лежал простой берёзовый обрубок,
Уже не говорящий ни о чём.
ПРИТЧА
Там, в избушке старинной, в пурге
Принц женился на бабе-яге.
Обернулась красоткой она.
Напоила его допьяна.
Головой упираясь в метлу,
Принц в избушке уснул на полу.
А когда он проснулся - то враз
Чары спали. Но принц не угас.
Содрогнулся от ужаса он,
Из груди его вырвался стон.
И ушёл он в обьятья пурги
Под хихиканья бабы-яги.
***
Долой из лавров и побед!
С трагической гримасой мима
Беги за дерзкой мыслью вслед.
Пусть фимиам пройдёт без дыма.
Ещё нам сила не дана.
И пальцам рук не нужно жезла.
Душа кричала: "Вот она!"
А ум сказал: "Мечта исчезла!"
И в сердце вновь идёт пальба...
Пусть пот погонь пробьёт булыжник.
В них есть судьба, в них есть борьба,
Не уставай, мечты подвижник.
Иначе примешь в адрес свой
И немоту планеты дальней,
И ночь с хохочущей совой -
За стон тщеты многострадальной.
Беги опять за мыслью вслед,
И спесь отринув и степенство.
Что счастье - горсточка побед -
Или предел несовершенства?
МУРАВЕЙ В ЯНТАРЕ
Природы древний календарь,
Передо мною жёлтым комом
Лежит загадочный янтарь
С окаменелым насекомым.
И как тут не поднять бровей,
Не закричать: - Так это ж, братцы,
Рабочий парень, муравей!
И как он мог туда забраться?
Он влип в смолу, попал в беду,
Сменялись эры, а не годы.
А он с поклажей на виду -
В куске сияющей породы.
ЖИТИЕ В ЗАГОРСКЕ
Был я красным - чувствительной масти,
А потом, хоть от горя заплачь,
Злые силы и хищные страсти
Разодрали мой честный кумач.
И недаром в мучительной позе
Онемел я, и жуткой ценой,
Словно стойкий герой на морозе,
Превратился я в столб ледяной.
Вы разрежьте мне грудь автогеном
Из столба (мне ведь честь дорога)
Я шагнул с фонарём Диогена,
Чтоб в потёмках увидеть врага.
Вот они - потаённые души -
Проходимцы, ханжи и рвачи,
С рыбьей кровью скупые чинуши,
К чьим сердцам не закажешь ключи.
Подойду к ним в душе с ураганом,
Что на совесть надели броню.
Я пробью её мощным тараном
И предам и мечу и огню.
Хмурый дух мой парит над горами.
Ты не хлопай меня по плечу.
Я за всех справедливых во храме
Отрешённо поставлю свечу.
ИСПОВЕДЬ
Чутким я родился с колыбели.
Рано понял я с высот печали;
Из сестёр иные огрубели,
А из братьев - просто одичали.
Оттого кричу я часто в млечность
И назад кричу в седую древность:
"Высмейте мою вы человечность,
Осудите глупую душевность!"
С ними на земле - одна морока.
Под пятой тяжка земля сырая.
И частенько любопытства око
На меня с угрюмостью взирает.
И тогда с каким-то рыком львиным,
Чтобы люди сердцем не дичали,
На себя я взваливаю вины
И беру все боли и печали.
И порой в меня летят проклятья.
Принимаю их я с жутью острой.
Хорошо ли это, мои братья,
Хорошо ли это, мои сёстры?
РОЖЬ 1941 ГОДА
Моё терзанье - рожь несжатая.
Взволнованный я к ней бегу.
Она кричит, как виноватая,
Мол, вся достанусь я врагу;
Людьми российскими взращённая,
Я честно встречу грозный час...
Казнилось сердце возмущённое,
И вдруг услышало приказ:
"Ещё не выбит враг в потылицу,
А хлеб оставлен на корню.
Повелеваю; рожь-кормилицу
Предать немедленно огню!"
Я испытал, дитя невинное,
Как сердце мне терзала дрожь,
Когда я с факелами длинными
Со всеми жёг живую рожь.
Нигде ей не было спасения.
Водило пламя хоровод.
И дым застыл от потрясения,
Вцепившись в чёрный небосвод.
Друг, не гляди самонадеянно.
Не дай настать лихому дню,
Не дай похитить что взлелеяно
Тому священному огню.
ПОЭТЫ
Мое молчание мне в тягость.
Хочу я высказать свой взгляд.
Поэзия не только благость
Душещипательных рулад.
Она и гнев, и юмореска,
Она и исповедь, и боль.
В ней все, что выверено, веско,
В ней мудрости крутая соль.
И в ней живут, до срока кроясь,
И крылья зрелости юнцу,
И для спасенья круглый пояс,
И звон пощечин подлецу.
А вы как думали, ребятки,
Какого вам еще рожна?
А щекотать кому-то пятки
Она не будет, не должна!
***
Поэты - души обнажённые,
Их сердце - как в мишенях тир.
Лучами глаз заворожёнными
Они глядят в тревожный мир.
И в глубь мишеней тех прицельная
Идёт стрельба тревог и бед.
И попаданье беспредельное
В них оставляет чёткий след.
И этот след совсем не личное,
А тяжесть горечи людской.
Поэта сердце намагничено
Всечеловеческой тоской
О вечном солнце без затмения
Счастливых судеб и сердец.
Какое надобно умение
Их в общий складывать ларец!
|
