***
Каким теперь порадуешь парадом,
в какую даль потянется стопа,
проговорись, какой ещё утратой
ошеломишь, весёлая судьба,
скажи, каким расподобленьем истин
заполнится мой промысел ночной,
когда уже стоят у букинистов
мои слова, не сказанные мной.
Гони меня свидетеля разлада
реальности и вымыслов легенд,
покорного служителя распада
на мужество и ясный сантимент,
и надели сомнением пророчеств,
гони за славой, отданной другим,
сведи меня с толпою одиночеств
и поделись пророчеством моим.
1960
***
О Господи, помилуй мя
на переулках безымянных,
где ливни глухо семенят
по тротуарам деревянным,
где по булыжным мостовым,
по их мозаике, по лужам,
моей касаясь головы,
стремительные тени кружат.
И в отраженьях бытия
потусторонняя реальность,
и этой ночи театральность
превыше, Господи, меня
1961
***
Качайся, слабая трава!
Качай несметных насекомых!
О праздник тела, невесомость!
Стрекоз касанье!
Я сорвал
губами вытянул
осоки
скользящий липкий стебелек,
И надо мной, как призрак легкий,
взметнулся слабый мотылек.
И откровение, и леность
в союзе явственном текли,
и птиц мелькающие тени
не отрывались от земли.
1960
***
И скорописью не угнаться
за мертвыми. Свыкаясь, жди.
Виденью лыжника сродни,
петляй по ледяному насту,
где вид застывшего ручья
в себе таит витое имя.
Ночь бденья. Снег идет. Свеча.
И белым воздухом стоим мы
в открытом зеркале, где час
назад юродством сада
являлись: Мысль. Письмо. Свеча.
Потемки перед снегопадом.
Широкой шторою окна
укрывшись, ждало отраженье.
И зимней форточки свежее
была печаль моя слышна.
И силы не было продлить
письма живого начертанья.
Распад. Свеча. Полжизни. Странник.
Окно. И гласная петли.
1963?
***
Бродскому
Серебряный фонарик, о цветок,
запри меня в неслышном переулке
и расколись, серебряный, у ног
на лампочки, на звёздочки, на лунки.
Как колокольчик, вздрагивает мост,
стучат трамваи, и друзья уходят,
я подниму серебряную горсть
и кину вслед их маленькой свободе,
и в комнате оставленной, один,
прочту стихи зеркальному знакомцу
и вновь забьюсь у осени в груди
осколками, отбитыми от солнца.
Так соберём весёлую кудель,
как забывают горечь и обиду,
и сядем на железную ступень,
на города истоптанные плиты,
а фонари неслышные мои
прошелестят ресницами в тумане,
и ночь по переулку прозвенит,
раскачиваясь маленьким трамваем.
Так соберём, друзья мои, кудель,
как запирают праздничные платья,
так расколись на стёклышки в беде,
зеркальный мой сосед и почитатель.
Фонарик мой серебряный, свети,
а родине ещё напишут марши
и поднесут на праздники к столу,
а мне, мой бог, и весело и странно,
как лампочке, подвешенной к столбу.
1962?
УТРО
I
На небе — молодые небеса,
и небом полон пруд, и куст склонился к небу.
Как счастливо опять спуститься в сад,
доселе никогда в котором не был.
Напротив звёзд, лицом к небытию,
обняв себя, я медленно стою.
II
И снова я взглянул на небеса.
Печальные мои глаза лица
Увидели безоблачное небо
И в небе молодые небеса.
От тех небес не отрывая глаз,
Любуясь ими, я смотрел на Вас.
Лето 1967
ЗАБЫТЫЙ СОНЕТ
Весь день бессонница. Бессонница с утра.
До вечера бессонница. Гуляю
по кругу комнат. Все они, как спальни,
везде бессонница, а мне уснуть пора.
Когда бы умер я еще вчера,
сегодня был бы счастлив и печален,
но не жалел бы, что я жил вначале.
Однако жив я: плоть не умерла.
Еще шесть строк, еще которых нет,
я из добытия перетащу в сонет,
не ведая, увы, зачем нам эта мука,
зачем из трупов душ букетами цветут
такие мысли и такие буквы?
Но я извлек их — так пускай живут!
май, день, 1968
ВИДЕНИЕ АРОНЗОНА
(НАЧАЛО ПОЭМЫ)
На небесах безлюдье и мороз,
на глубину ушло число бессмертных,
но караульный ангел стужу терпит,
невысоко петляя между звезд.
А в комнате в роскошных волосах
лицо жены моей белеет на постели,
лицо жены, а в нем ее глаза,
и чудных две груди растут на теле.
Лицо целую в темя головы,
мороз такой, что слезы не удержишь,
все меньше мне друзей среди живых,
все более друзей среди умерших.
Снег освещает лиц твоих красу,
моей души пространство освещает,
и каждым поцелуем я прощаюсь…
Горит свеча, которую несу
на верх холма. Заснеженный бугор.
Взгляд в небеса. Луна еще желтела,
холм разделив на темный склон и белый.
По левой стороне тянулся бор.
На черствый наст ложился новый снег,
то тут, то там топорщилась осока,
неразличим, на темной стороне
был тот же бор. Луна светила сбоку.
Пример сомнамбулических причуд,
я поднимался, поднимая тени.
Поставленный вершиной на колени,
я в пышный снег легко воткнул свечу.
январь 1968
***
Что явит лот, который брошен в небо?
Я плачу, думая об этом.
Произведением хвалебным
в природе возникает лето.
Поток свирепый водопада
висит, висит в сиянье радуг.
По небу расцвели ромашки,
я их срываю, проходя.
Там девочки в ночных рубашках
резвятся около дождя.
Себя в траве лежать оставив,
смотрю, как падает вода:
я у цветов и речек в славе,
я им читаю иногда.
Река приподнята плотиной,
красиво в воздухе висит,
где я, стреноженный картиной,
смотреньем на нее красив.
На холм воды почти садится
из ночи вырванная птица,
и пахнет небом и вином
моя беседа с тростником.
март 1968
***
Еще в утренних туманах
твои губы молодые.
Твоя плоть благоуханна,
как сады и как плоды их.
Я стою перед тобою,
как лежал бы на вершине
той горы, где голубое
долго делается синим.
Что счастливее, чем садом
быть в саду? И утром — утром?
И какая это радость
день и вечность перепутать!
весна 1969
***
Нас всех по пальцам перечесть,
но по перстам! Друзья, откуда
мне выпала такая честь
быть среди вас? Но долго ль буду?
На всякий случай: будь здоров
любой из вас! На всякий случай,
из перепавших мне даров,
друзья мои, вы — наилучший!
Прощайте милые. Своя
на всё печаль во мне. Вечерний
сижу один. Не с вами я.
Дай бог вам длинных виночерпий!
лето 1969
ЛИСТАНИЕ КАЛЕНДАРЯ
1
Как будто я таился мертв
и в листопаде тело прятал,
совы и мыши разговор
петлял в природе небогатой,
и жук, виляя шлейфом гуда,
летел туда широкой грудью,
где над водою стрекот спиц
на крыльях трепеща повис,
где голубой пилою гор
был окровавлен лик озер,
красивых севером и ракой,
и кто-то, их узрев, заплакал,
и может, плачет до сих пор.
2
Гадюки быстрое плетенье
я созерцал как песнопенье,
и видел в сумраке лесов
меж всем какое-то лицо.
Гудя вкруг собственного у
кружил в траве тяжелый жук,
и осы, жаля глубь цветка,
шуршали им издалека.
Стояла дева у воды,
что перелистывала лица,
и от сетей просохших дым
темнел, над берегом повиснув.
3
Зимы глубокие следы
свежи, как мокрые цветы,
и непонятно почему
на них не вижу я пчелу:
она по-зимнему одета
могла бы здесь остаться с лета,
тогда бы я сплетал венок
из отпечатков лап и ног,
где приближеньем высоки
ворота северной тоски,
и снег в больших рогах лосей
не тронут лентами саней.
4
И здесь красива ты была,
как стих «печаль моя светла».
1965
***
В часы бессонницы люблю я в кресле спать
и видеть сон неотличимый
от тех картин, что наяву мной зримы,
и, просыпаясь, видеть сон опять:
старинное бюро, свеча, кровать,
тяжелый стол, и двери, и за ними
в пустом гробу лежит старуха вини —
я к ней иду, чтоб в лоб поцеловать.
Однако ночь творит полураспад:
в углу виднеется забытый кем-то сад,
томя сознанье падает паук,
свет из окна приобретает шорох,
лицо жены моей повернуто на юг,
и всё — в печали, нет уже которой.
1966
НАРОТИВ НИЗКОГО ЗАКАТА
Напротив низкого заката,
дубовым деревом запрятан,
глаза ладонями закрыв,
нарушил я покой совы,
что, эту тьму приняв за ночь,
пугая мышь, метнулась прочь.
Тогда, открыв глаза лица,
я вновь увидел небеса:
клубясь, клубились облака,
светлела звездная река,
и, не петляя между звезд,
чью душу ангел этот нес:
младенца, девы ли, отца?
Глазами я догнал гонца,
но, чрез крыло кивнув мне ликом,
он скрылся в темном и великом.
1967
СОНЕТ ДУШЕ И ТРУПУ Н. ЗАБОЛОЦКОГО
Есть легкий дар, как будто во второй
счастливый раз он повторяет опыт.
(Легки и гибки образные тропы
высоких рек, что подняты горой!)
Однако мне отпущен дар другой:
подчас стихи — изнеможенья шепот,
и нету сил зарифмовать Европу,
не говоря уже, чтоб справиться с игрой.
Увы, всегда постыден будет труд:
где, хорошея, розаны цветут,
где, озвучив дыханием свирели
своих кларнетов, барабанов, труб,
все музицируют — растения и звери,
корнями душ разваливая труп!
май, вечер, 1968
ОСЕНЬ 1968 ГОДА
Прислонившийся к дубу дверей
вижу медь духового оркестра,
темный лак и карет и коней,
от мундиров, шелков и ливрей
здесь в саду и тревожно и
тесно.
Только нет ни того, ни того,
только шум тишины листопада,
ну, да Боже мой, что еще
надо,
ведь иначе и быть не могло!
1968
***
Как бы скоро я не умер,
все ж умру я с опозданьем.
Я прикован к этой думе
зря текущими годами.
Я прикован к этой думе.
Все другие — свита знати.
Целый день лежу в кровати,
чтобы стать одной из мумий.
1968 (?)
***
Увы, живу. Мертвецки мертв.
Слова заполнились молчаньем.
Природы дарственный ковер
в рулон скатал я изначальный.
Пред всеми, что ни есть, ночами
лежу, смотря на них в упор.
Глен Гульд — судьбы моей тапер —
играет с нотными значками.
Вот утешение в печали,
но от него еще страшней.
Роятся мысли, не встречаясь.
Цветок воздушный, без корней,
вот бабочка моя ручная.
Вот жизнь дана, что делать с ней?
ноябрь 1969
***
Уже в спокойном умиленьи
смотрю на то, что я живу.
Пред каждой тварью на колени
я встану в мокрую траву.
Я эту ночь продлю стихами,
что врут, как ночью соловей.
Есть благость в музыке, в дыханьи,
В печали, в милости твоей.
Мне все доступны наслажденья,
Коль всё, что есть вокруг — они.
Высоким бессловесным пеньем
приходят, возвращаясь, дни.
1969
***
Здесь ли я? Но Бог мой рядом,
и мне сказать ему легко—
— О, как прекрасна неоглядность
и одиночество всего!
Куда бы время ни текло —
мне все равно. Я вижу радость,
но в том, что мне ее не надо,
мне даже сниться тяжело.
Однако, только рассвело,
люблю поднять я веко ока,
чтобы на Вас, мой друг, на Бога
смотреть и думать оттого:
— Кто мне наступит на крыло,
когда я под твоей опекой?
1969-1970
***
В двух шагах за тобою рассвет.
Ты стоишь вдоль прекрасного сада.
Я смотрю — но прекрасного нет,
только тихо и радостно рядом.
Только осень разбросила сеть,
ловит души для райской альковни,
Дай нам Бог в этот миг умереть,
и, дай Бог, ничего не запомнив.
Лето или осень 1970
СОНЕТЫ К "НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ПОЭМЕ"
1
За голосом твоим, по следу твоему,
за голосом, как за предназначеньем,
вдоль фонарей. Там улица в дыму
холодного и тихого свеченья.
Вот лестница! Укройся здесь. В словах.
Ступая на разорванные плиты,
ты — узница, ты — требуешь защиты,
но ты мертва, и тень твоя мертва.
Тянулась ночь. Так тянут за собой.
Куда-нибудь. Так вытянуты ливни.
Как хороша ты, господи, как дивна!
Вот дым качает месяц голубой.
Изломан март, и тянется трава,
где улица, как тень твоя, мертва.
2
Троллейбусы уходят в темноту,
дрожат дворцы, опущенные в воду,
и прирастают крыльями ко льду
по-птичьему раскинутые своды.
Опять ты здесь, безумец и летун,
опять за ночь ты платишь чистоганом,
и, словно мышь, накрытая стаканом,
ты мечешься на каменном мосту.
Всё — лжелюбовь: мгновенности реки,
твои глаза, закрытые ладонью,
и всплеск твоей опущенной руки.
Нас всё равно когда-нибудь догонят.
Нас приведут и спросят в темноту:
зачем в ту ночь стояли на мосту?
3
Еще зима. Припомнить, так меня
в поэты посвящали не потери:
ночных теней неслышная возня
от улицы протянутая к двери.
Полно теней. Так бело за окном,
как обморок от самоисступленья,
твои шаги, прибитые к ступеням,
твою печаль отпразднуем вином.
Так душен снег. Уходят облака
одно в другом, за дикие ограды.
О эта ночь сплошного снегопада!
Так оторвись от тихого стекла!
Троллейбусы уходят дребезжа.
Вот комната, а вдруг она — душа?
***
Мое веселье — вдохновенье.
Играют лошади в Луне, —
вот так меня читают Боги
в своей высокой тишине.
Я думал выйти к океану
и обойти его кругом,
чтоб после жизни восхищаться
его нешуточным умом.
Но дождь, запутавшийся в листьях,
меня отвлек от тех идей.
Уснув, не перестал я слушать
шумящих лиственных дождей.
1969 - весна 1970
***
Хорошо на смертном ложе:
запах роз, других укропов,
весь лежишь, весьма ухожен,
не забит и не закопан.
Но одно меня тревожит,
что в дубовом этом древе
не найдется места деве,
когда весь я так ухожен.
1967
Стихи с https://predanie.ru/book/217376-izbrannoe/
|
