НОЧНОЕ КЛАДБИЩЕ
Полустёртые сумраком строки –
буквы тёмные точно пророчество.
Луч звезды будто странник убогий,
промотавшись в космическом мраке,
через тысячу лет одиночества
гладит эти могильные знаки.
Я устал от пророчеств бездарных.
Только то, что зовется утратами,
достоверно в листах календарных.
И, на счёт незатейливый тратясь,
по дороге отмеченной датами
человек путешествует, пятясь.
Обернуться бы раз бесшабашно,
чтоб увидеть в немыслимой темени,
как далёкая вечная башня
слепо глаз остеклённый открыла,
наблюдая за призраком времени
через низкие наши могилы.
Звёзды прямо в куранты светили.
Проступали сквозь их отражения
чёрных стрелок неравные крылья –
силуэт очарованной птицы.
Ей неведомы взлёт и падение,
ведь у космоса стёрты границы.
МЁРТВЫЙ ДОМ
Дом разобран на чёрные брёвна.
И под хищной улыбкой пилы
заполняют поленницу ровно
перекладины, стены, полы.
Брат бревенчатый, больно и крепко
нас связало прямое родство,
но твоя сбережённая щепка
не добавит к нему ничего.
Ко всему, что мертво для участья,
мы нуждаемся в чувстве вины.
Дом наш будет разобран на части,
и они без следа сожжены.
ВОЛК
…По сугробам блистая,
отставала от волка
жёлтоглазая стая
или окна посёлка.
Лишь луна над порошей
продолжала погоню,
но была непохожей
на тоску о законе.
Было зверю тревожно.
Ни пути, ни запрета,
но в степи невозможно
оторваться от следа.
И её бессловесность –
первобытная нежность.
Впереди – неизвестность,
Позади – неизбежность…
ТАЙГА
В небе полном звенящею ночью
растворились туманные клочья
за пределами сущих миров.
И теченье холодного ветра
раздувает вселенские недра
с маяками далёких костров.
И Земля, увлекаясь лесами,
как трепещущими парусами,
начала незаметный разбег.
Эта вера непреодолима!..
…Отыскав материк неделимый,
успокоится древний ковчег.
ЛЕСНОЙ ПОЖАР
Как маг от неудачных чар
от пепелищ бежал пожар.
Клубами мантии стеснённый,
он то бросал её назад,
То прятал в ней горящий взгляд,
впотьмах нащупывая кроны.
Желал он полного родства.
Седела в пламени листва,
но, о потере не жалея,
огнём деревья поросли
и отлучились от земли.
Казалось им, судьба – роднее.
КАМЧАТКА
Выносит море белые стволы,
как кости ниспровергнутых титанов.
И так же обморожено белы
уста остепенившихся вулканов.
Их небо обрекло на немоту,
когда, краснея жаркими губами,
они огнём плевались в пустоту,
но чёрным пеплом возвращалось пламя.
Мы страх участьем не превозмогли.
И города бросает в дрожь чугунность
и пыл сердцебиения Земли –
как в темном сне разбуженная юность.
КАМИКАДЗЕ
В отворённых глазах налетающий борт.
Будет громок и скор погребальный аккорд.
Но сомненье туманит глаза самурая.
Побежала Земля, и отстал самолёт.
Или Небо стремглав отшатнулось от вод,
столкновения гибнущих чад избегая.
Приближая, мельчал каждый миг точно шаг.
Точно капля повис. Не сорвётся никак.
И зажмурился воин не знающий страха
ослеплённый любовью Земли и Небес –
бесконечностью взятый врасплох Ахиллес,
не сумевший настигнуть свою черепаху.
НЕБОСКРЁБ
Когда заря всего мгновенье
играет в утреннем стекле
и вызывает оживленье
у небоскрёба на челе,
он будто наблюдает свыше,
не упуская ничего,
как день за днём, за крышей крыша
растёт империя его.
Не дожидаясь приказаний,
за пограничною чертой
отряды авангардных зданий
ступают каменной пятой.
И он, в бессильи злого рока
удостоверенный вполне,
смежает огненное око
на цепенеющей стене.
В МЕТРО
Цветная карта метрополитена,
как акварельно-радужный паук.
В разводах светлых мраморные стены –
мозаика окаменевших вьюг.
Вот-вот тоннель, как рот хамелеона,
плюющий разноцветным языком,
слизнёт толпу с шершавого перрона,
неутолимым голодом влеком.
Не выйти. Как шары от кегельбана
кивают голова за головой.
Там впереди цветок самообмана –
конечная дороги кольцевой.
Замкнулся мир. Мы кровью в жилах стали.
Нас крутит в чреве сказочный паук.
Гони, гони!.. Быть может, мы отстали!..
А может, обошли на целый круг...
ВОЗНЕСЕНИЕ
Его убило солнце ненароком.
И он в недоумении глубоком
вдохнул и всплыл к прохладным облакам.
Внизу, стеклом блистая поневоле,
дома теснились как кристаллы соли.
А он тянулся к неземным росткам.
Но смерть его несла и, как ни странно,
сосватала за дальнюю поляну,
куда упал раскинувшийся гость,
отчаявшись назвать немую букву.
В одной руке раздавленная клюква,
и гриб в другой как выдернутый гвоздь.
ОДИНОЧЕСТВО
В который раз с немыслимой любовью
старуха шла к рядам свободных мест.
Когда-нибудь к её же изголовью
здесь тень возложит выстраданный крест.
Как только в лунках или в чёрных ранах
она укоренит свои цветы,
на них как на соседей постоянных
она глядит уже из-за черты.
Но стоит ей в плену воображенья
поверить, что не будет забытья,
она выносит ужас воскрешенья,
как будто нет пределов бытия.
***
Песок дороги разогретой
впадает в берега пруда.
Ещё никто и никогда
не шёл ко мне дорогой этой.
Уходит день по той дороге,
мои друзья уходят с ним.
Но мой покой неодолим –
мой собеседник – пруд глубокий.
СТАРАЯ СУМКА
К чему студенческий билет,
потрёпанные аттестаты,
должно быть, важные когда-то
для тех, кого давно уж нет?
Когда-нибудь отправлюсь в путь
я с этой сумкой вековечной –
неторопливый и беспечный.
И растворюсь. Когда-нибудь.
МАРИНА МНИШЕК
Блуждали тени по темнице,
Но не тюрьма была страшна,
А ненавистная страна
Назвавшая её царицей –
Народ, который присягнул
Со злобной иноходью скул…
Но не страна страшна, а грёзы.
Ей вновь нужны ростовщики,
Нужны наёмные полки –
А эти так пьяны и босы.
Воскрес её казнённый сын
И на Москву идёт один!..
Но не мечты страшны, а чудо.
Осенний лес во мгле возник –
Тысячерукий ростовщик
Согласный дать младенцу ссуду…
Но золото в её руках
Во мраке обращалось в прах.
ЛАВРЕНТИЙ БЕРИЯ
Когда в пустую пасть подвала
его втолкнул с усмешкой вялой
седой конвой широкогрудый,
немая темень подняла
четыре скрещенных крыла
за спинами подвальных судей.
Такие тени или крылья,
его немедля придавили.
Он сбросить их хотел упрямо –
чтоб саван обратить в кумач…
…Его остановил палач,
метнувший подлинное пламя.
ЧЕЛОВЕК В ЗЕРКАЛЕ
Он поворачивает голову…
Который год он мне не рад?!.
И полный блеска невесёлого
к стеклу приклеен колкий взгляд.
К моим зрачкам как будто нитками
привязаны его зрачки.
Они готовы вырвать с пытками
конец не начатой строки.
Лицо сарказмом обморожено...
Чего ты ждал от этих лет?!.
А он беззвучно и встревоженно
губами шевелит в ответ.
ПОД ВЫСОТНЫМ ЗДАНИЕМ
Падает и тает нежный снег.
Отмороженный асфальт лоснится.
Греет их свершивший свой побег
остывающий самоубийца.
Дом стоит звеном в толпе зевак,
чинно за спиною спрятав руки.
Кажется, вот-вот подъезд-башмак
труп перевернёт носком со скуки.
Гибкая прерывистая нить:
«По не установленной причине…» –
белоснежный протокол чернит.
Друг ты мой болезный, объясни мне.
Ты ж себе пророчил долгих лет.
Называл, смеясь, себя везучим.
Не любил простое слово – "нет".
Уверял, что любишь сладость в жгучем.
Ныне ж в землю смотришься впотьмах.
Ладно ли тебя в ней отразило?..
Видно, в прочих - светлых зеркалах
боли повседневной не хватило.
От анестезированных строк,
от инфляций целых поколений
ты сбежал, вместив в один прыжок
боль и счастье в полном исцеленье.
Вот снежинка лёгкая спешит
сесть на руку мёртвую с разлёта.
Корчась как от пламени, родит
капельку теплеющего пота.
Но не тает в звёздчатой пыли,
облачными вихрями белея,
снежная горошина Земли.
Там просторнее и холоднее.
БРОШЕННАЯ ДЕРЕВНЯ
О – наличник как губа,
дверь – дыра вселенская, –
горько охает изба –
баба деревенская.
Окна – взгляда тайный ход
выплакано полого.
Только рук недостаёт,
чтобы стиснуть голову.
Пьяный домик плюхнул в грязь
челюстью свороченной,
глаз синяк, но крышей – князь –
шапкой скособоченной.
Дверь на солнце, как на дань
криво ухмыляется:
"Перерезана гортань,
а не умирается!"
Ждет сарай – интеллигент
чопорно замкнувшийся,
восхождения момент
длинно улыбнувшийся.
И блестит в его пенсне
золото степенное...
Но улыбка, как во сне,
тонкая, надменная!
БАБЬЕ ЛЕТО
Пока листву, остывшую в ночи
ещё питают поздние лучи,
природа далека от увяданья –
в ней жажда, вызывающая сны
у изголовья брошенной жены,
уснувшей в потаённом ожиданье.
Её чела без всякого смятенья
касаются блуждающие тени.
Глубокое дыханье наготы
стесняется в объятиях одежды.
И самые бесплотные надежды
приобретают явные черты.
***
Забудь о сумеречной нежности
пока гроза терзает даль.
Разлука стала неизбежностью,
я полюбил твою печаль.
Безлунна ночь немилосердная.
Ты тенью быть обречена.
Но мне твоя тоска бессмертная
навеки может быть верна.
В тумане капли сонно цокали.
В саду сыром, как взаперти,
твоя печаль ходила около,
но так и не смогла войти.
***
Я за тебя просил прощения,
когда холодный ангел мщения,
несущий крыльями метель,
слетел и стёр поля безмолвные.
Где чёрным деревом как молнией
в лазури выбиралась цель.
Такой же странной жаждой полная
в твоих глазах застыла молния.
Она была отлучена
от смертоносного сияния.
Как будто ненависть к страданию
любви утраченной равна.
***
Он был как жизнь необходим –
тот поцелуй новорождённый…
Над нами Солнце, мы лежим
во ржи – на солнечной ладони.
Мы в Солнце все мосты сожгли.
Теперь мы всюду – чужестранцы.
И нас с поверхности Земли
слизнул язык протуберанца!
***
Не нуждаясь в неточностях фраз,
разговор наш как будто угас –
или он к маскировке прибег,
обратясь в перестук каблуков.
Может быть, через десять шагов
ты меня позабудешь навек.
Я осмелился столько молчать,
чтобы ты начала замечать,
как молчанье моё горячо.
И о том, как нескромный дикарь,
одинокий сутулый фонарь
любопытствует через плечо.
***
Я был, как беглая вода.
Мой ток, пронизывавший скалы,
ты лишь на миг, но без труда
ладонью лёгкой задержала.
Тебе казалось веселей
надежды посылать вдогонку,
как флот бумажных кораблей
в необратимую воронку.
Ведь и разлука – это связь.
А ненавидеть не клялись мы.
И оживают, шевелясь,
внезапно скомканные письма.
***
Мне молчать надоест
о твоей красоте невозможной.
Вечереет окрест.
И плывёт, и не движется мост.
Не бывает любовь
до такой немоты осторожной.
Лучше не прекословь –
я останусь в объятиях звёзд.
Дал же Бог занемочь
так, что я безнадёжно приемлю
обнажённую ночь
в ожидании между стволов.
Пусть откроются мне
небеса растворившие Землю –
там горят в глубине
самоцветы ненайденных слов.
***
В спящем городе снизу ли, сверху ли
меж домов затерялась Луна.
Ты глядишь, будто в чёрное зеркало,
в беспросветную пропасть окна.
В сердце стынущем зреет решение
фотографии снять со стены.
Позади твоего отражения
их прозрачные тени видны.
Как бы тусклы их призраки ни были,
как бы ни были близки к черте,
но они, оживленные гибелью,
освещают тебя в пустоте.
|
